— Значит, Коссовски? — Лахузен взял текст расшифрованной телеграммы.
Он гласил: «От Марта Перро. Предупреждение получил. Жду срочно лично. Март».
Телеграмма о том, что Хейнкель работает над созданием четырехмоторного реактивного самолета была послана Центру и подписана Перро. Лахузен сам просил Регенбаха намекнуть об этом Коссовски за несколько дней раньше.
Но обвинение в шпионаже, считал Лахузен, слишком серьезное, чтобы немедленно арестовать такого человека, как Коссовски. И поэтому он решил выждать, когда тот сам выдаст себя и заодно Марта, с которым постарается встретиться в Аугсбурге или Лехфельде.
В ту же ночь, после ухода Коссовски домой, был вскрыт его сейф и изучено дело, которое он вел, расследуя аварии и катастрофы «Штурмфогеля».
За Коссовски решено было установить самую тщательную слежку.
Возможно, Лахузен имел бы больше оснований для ареста Коссовски, если бы он знал о том, что произошло в Испании в жаркий полдень августа 1937 года.
Но Лахузен об этом не знал. Знали трое: Зейц, Пихт и Коссовски. И все молчали.
Глава десятая
ДЕНЬ КАТАСТРОФЫ
Как и в 1941 году, Геббельс стал вещать об окончательной победе над Россией. Горно-егерские части генерала Дитля рвутся к Мурманску, единственному незамерзающему порту на советском Севере. Рейдер «Адмирал Шеер», войдя в арктические моря, потопил легендарный у русских пароход «Сибиряков» и обстрелял порт Диксон в устье Енисея. Ленинград зажат в железных тисках блокады.
Наступление на юге идет с блистательным успехом. Громадные армии Паулюса и Гота продвигаются все дальше и дальше к Сталинграду. Операция «Брауншвейг» осуществлялась без особых изменений. Для поддержки наступающих немецких войск с воздуха сюда брошен восьмой корпус генерал-полковника Рихтгофена. Корпус в три-четыре раза превосходит силы советской авиации на юге. В ночь с 22 на 23 августа 1942 года его эскадры получили приказ Гитлера о тотальном разрушении Сталинграда.
Бомбардировщики шли волнами, шли так тесно, что, казалось, временами заслоняли небо. Миллионы бомб сыпались на город, превращая его в руины. Они постепенно перемещали удары к Волге, давая свободу действий наземным войскам, завязавшим кровопролитные уличные бои.
В эти дни сверхдальний бомбардировщик «Юнкерс-390», вылетев из Берлина и приземлившись в Токио, привез германскому послу Отту шифровку о том, что Германия после захвата Сталинграда надеется на вступление в советское Приморье Квантунской армии. В императорском кабинете министров генералу Отто дали понять, что японский солдат с радостью пожмет руку германскому солдату на транссибирской магистрали.
1
«Испания, чертова Испания… Пихт привел этого самого Штайнерта к нам, — думал Коссовски. — Я не поверил его документам. Зейц застрелил Штайнерта. А ведь Штайнерт нес от Канариса секретный пакет Франко. Откуда я тогда мог знать, что Штайнерт подполковник и что он хотел предупредить о наступлении красных под Валенсией?! А мы не хотели тащиться с ним по жаре и горам. Когда я получил приказ о розыске Штайнерта, я разрыл его могилу и труп сбросил в реку. Но дело было сделано…»
Лехфельд после духоты и столичной суеты всегда казался Коссовски чем-то вроде домика его старой бабушки. Такой же опрятный, позеленевший от старости, тесный и добрый. Когда с аэродрома не разносился душераздирающий вой турбин, над городком воцарялась глубокая, почти сельская тишина.
Коссовски захотел немного освежиться и выпить пива.
Размявшись после долгой дороги, он вошел в пивную «Фелина». Час был ранний, и кельнер еще убирал низкий, отделанный под дуб зал с антресолями там были номера. Извинившись, кельнер заковылял к стойке.
— Вы были на фронте? — спросил Коссовски.
— Да, ранен под Смоленском.
— Бедняга…
— Почему же, господин капитан? Зато меня не пошлют обратно, простодушно ответил кельнер.
Коссовски усмехнулся, глядя на доверчивого конопатого парня, и стал пить прохладное, крепкое пиво.
— Вы больше ничего не будете заказывать?
— Пожалуй, сосисок.
Кельнер отварил сосиски и подал на маленькой картонной тарелочке.
— Если позволите, я продолжу уборку, — попросил он.
— Пожалуйста.
Коссовски медленно жевал мясо и думал, с кого же начать разговор?
«Пожалуй, с Зандлера. Этот старый тетерев все выложит как на духу. Чего-то он боится. Боится всю жизнь. Видимо, в молодости кто-то его сильно напугал».
После разговора с Лахузеном Коссовски понял, что должен любой ценой найти этого самого Марта.
На карту поставлена его жизнь. По тому, как изменил отношение Регенбах, как говорил с ним Лахузен, а главное, как сильно было его предчувствие, Коссовски понял, что на нем лежит какое-то подозрение. Отвести его от себя можно только в том случае, если Март попадет ему в руки живым или мертвым.
Покончив с пивом и сосисками, Коссовски расплатился и направился к машине.
— На аэродром, — бросил он.
Шофер повел машину на большой скорости, петляя по узким улочкам.
— Вы хороший водитель, — похвалил Коссовски ефрейтора.
Шофер ухмыльнулся, но промолчал. У него было сытое, широкое лицо, навыкате глаза и абсолютно белые ресницы. Пилотка неуклюже прикрывала большую голову.
— Вы недавно служите в министерстве? — спросил Коссовски.
— Давно. Просто я обслуживал другие отделы, — ответил шофер.
Коссовски подумал, что этот шофер может работать и в абвере. А может, и правда этот парень послан следить за ним? Он снова ощутил на сердце неприятный холодок, как за несколько часов до встречи с Лахузеном.
Профессор Зандлер принял Коссовски учтиво. Они были почти одного возраста, и скоро между ними установилось взаимопонимание, разумеется, в той мере, какая может быть в отношениях профессора и конструктора с контрразведчиком.
Коссовски стал расспрашивать о делах, о людях, с которыми работает. Но скоро он заметил, что профессор старается быть предельно кратким.
— Простите, господин Зандлер, — перебил его Коссовски. — Мне нужны детали даже незначительные. Ведь вам приходилось встречаться с журналистами, они тоже просили деталей, чтобы более правдоподобно обрисовать ту или иную картину. Кроме дочери, в вашем доме живет секретарша Ютта Хайдте?
— Да. Но у меня нет никаких оснований подозревать эту старательную и милую девушку.
Его длинные, в синих жилках пальцы дрожали. Он опустил руки на колени, стараясь скрыть это от Коссовски.
Коссовски тоже смутился и опустил глаза. Ему вдруг стала неприятна собственная роль. «Человек изобретает, творит, отдает своему делу и нервы и жизнь. И вдруг мы объявляем его же работу секретной, присваиваем его мозг себе и вдобавок его же караем, если он не выполнил нами же составленных инструкций», — подумал он.
