Его длинные, в синих жилках пальцы дрожали. Он опустил руки на колени, стараясь скрыть это от Коссовски.
Коссовски тоже смутился и опустил глаза. Ему вдруг стала неприятна собственная роль. «Человек изобретает, творит, отдает своему делу и нервы и жизнь. И вдруг мы объявляем его же работу секретной, присваиваем его мозг себе и вдобавок его же караем, если он не выполнил нами же составленных инструкций», — подумал он.
— Кто часто посещает ваш дом, господин профессор?
— О, многие люди, и, как вы убедились однажды, разглядывая фотографическую галерею моей дочери, известные, — с достоинством произнес Зандлер.
— Я подразумеваю завсегдатаев вашего дома.
— Ну, Вайдеман, Зейц, Пихт, Вендель, иногда Эрих.
— Кто такой Эрих?
— Хайдте, брат Ютты.
— Вот как! Откуда он?
— Был ранен. Сейчас содержит фотолабораторию напротив моего особняка.
— С кем он живет?
— Один. Впрочем, в одном доме с Зейцем.
Новое имя насторожило Коссовски. «Ютта — Эрих… Зейц! Неужели Зейц! Или он профан, или очень умный разведчик?..»
— Итак, господин профессор, 25 ноября 1941 года на высоте сорока метров отказал правый двигатель? Зандлер кивнул.
— Как раз тот, который был неправильно отрегулирован?
— Да.
— Испытывал Вайдеман?
— Разумеется.
— Вы не вспомните, как вел себя Вайдеман перед полетом?
— Как обычно. Был деловит, весел и, я бы сказал, спокоен.
— Он не ожидал аварии?
— Странный вопрос, господин капитан. Какому летчику-испытателю хочется отправиться на тот свет, пока не призовет его бог?
— Простите, господин профессор. Теперь поговорим о том дне, когда вы на испытательных стендах у моторов заметили постороннее лицо.
— Да, я вошел, и мне показалось, что один из двигателей работает не на обычном, а на взлетном режиме. Я подошел к пульту, дежурный инженер спал. И тут я увидел промелькнувшую тень. Сам включил сирену. По тревоге в мастерскую сбежались все, кто был на аэродроме. Даже пилоты. Но мы в мастерской никого не нашли.
— Где сейчас инженер?
— Он был уволен и послан на фронт. Кстати, это был порядочный, крайне добросовестный человек. Я ничем не могу объяснить его сон на дежурстве.
— Кого из пилотов заметили вы?
— Пихта и Вайдемана.
Коссовски не делал пометок. Его натренированная память крепко схватывала все, что могло относиться к делу. Просто на листке блокнота он чертил замысловатые фигурки, что делал всегда, когда в работе решал какой-нибудь ребус. Когда Зандлер произнес фамилии пилотов, завитушка под карандашом круто взбежала вверх.
— И еще вопрос, господин профессор, — проговорил он, помолчав. — Вы можете предположить, что рядом с вами действует иностранный агент?
— Агент — могу. Иностранный — сомневаюсь. Может быть, антифашист?
— Вы были в социал-демократической партии?
Лиловые веки Зандлера вмиг одрябли. «Ага, вот чего боится профессор Зандлер», — отметил про себя Коссовски, а вслух проговорил:
— Меня вам нечего опасаться, я же не штурмовик и не гестаповец…
— Да, я придерживался до 1920 года демократических взглядов, — выдавил из себя Зандлер.
— Ну, кто из нас не был романтиком, — усмехнулся Коссовски. — Я тоже протестовал, когда убили Либкнехта и Люксембург. И даже был молодежным функционером демократов.
— Да, времена меняются, — вздохнул свободней Зандлер.
— Ну, у меня все… Извините за эту крайне неприятную беседу. Коссовски простился и поехал в общежитие летчиков.
Авиагородок располагался за Лехфельдом: прямой проспект с особняками и виллами, в которых жили служащие Мессершмитта. У самого аэродрома выстроились бараки, одинаково длинные и низкие, с редкой зеленью перед окнами. А за кирпичным забором с колючей проволокой тянулся испытательный аэродром.
…Вайдеман играл в джокер, когда в общежитие пилотов вошел Коссовски.
— Зигфрид! Ты имеешь обыкновение появляться, как дух, бесшумно. По каким делам сюда?
— Проездом, Альберт. Некоторым образом я теперь отвечаю за Лехфельд. А заодно решил навестить друзей.
«Надо быть начеку с этим волкодавом», — подумал Вайдеман.
— Кстати, ты хорошо выглядишь, — сказал Коссовски.
— В двадцать восемь лет рано жаловаться на здоровье.
— А почему же тогда, в Рехлине, у тебя вдруг повысилось давление?
— Ах, вот ты о чем… Честно говоря, меня преследовала неудача за неудачей. Много раз смерть заглядывала мне в глаза. Я испугался.
— Ты не пил накануне?
— Кажется, пил.
— С кем?
— С Пихтом, конечно.
— Ты дружишь с ним?
— Как сказать?.. Вначале были дружны, сейчас, по-моему, между нами пробежала какая-то кошка.
— Почему?
Вайдеман пожал плечами.
— Раньше вас что-то объединяло. А сейчас дороги расходятся? — Алый шрам на лице Коссовски напрягся сильней.
— Да нет, ты неправ, Зигфрид, — набычившись произнес Вайдеман. — Я и сам не могу объяснить это. Хотя у него сейчас свои увлечения, у меня — свои.
— Ютта?
— Откуда ты узнал? — Шея Вайдемана сделалась пунцовой.
Коссовски рассмеялся:
— Уж если одна девица занята Пихтом, то другая…
— У меня серьезно.
— А у Пихта?
Вайдеман вдруг разозлился:
— Откуда мне знать, что у Пихта?! «Значит, Ютта — ее брат Эрих Хайдте Вайдеман», — мысленно протянул ниточку Коссовски.
— Слушай, Зигфрид, если ты приехал сюда искать шпионов, так ищи где-нибудь в другом месте, а не среди нас.
Коссовски засмеялся:
— Ну что ты, Альберт, в самом деле… Наоборот, я хочу вас обезопасить в случае чего. По старой дружбе.
…Вечером Коссовски уехал к Флике. Капитан функабвера жил в походной мастерской мониторов.
— Станция водит меня за нос, — пожаловался Флике. — За все месяцы мы смогли только определить район, где действует передатчик. Это Лехфельд. Близко от аэродрома. Может быть, авиационный поселок. Три монитора день и ночь дежурят в том районе.
— Вас никто не может обнаружить?
— Нет. Мониторы скрыты палатками над канализационными колодцами. Солдаты и офицеры переодеты и делают вид, что ремонтируют канализацию.
— Вы хорошо придумали, Флике.
— Но радист замолчал… Последняя радиограмма, кажется, расшифрована.
— Да? — Коссовски чуть не выронил планшет, который держал в руках.
— А вы разве не знаете? — удивился Флике.
— Я уехал до того, как расшифровали телеграмму, — медленно произнес Коссовски.
«Они следят за мной, — подумал он. — Неужели стало что-либо известно об Испании? Кто выдал — Пихт или Зейц? Или оба вместе?»
