И что, вот это особо опасные преступники?! С вынесенными самыми суровыми приговорами? Что мог совершить такого ужасного это «профессор», явный книгочей и теоретик? А мальчишки — точно ведь с институтской скамьи. Стишки, наверное, сочиняли да на митинги ходили. Может, похулиганили когда, да и то наверняка по-детски…
Но тут все сомнения Вика прервались разом. Будто сняли вдруг смирительную рубашку. Или вернули слепому зрение. А может, так чувствует себя человек, воскресший после клинической смерти. Эти трое в камере, они заиграли красками — розовыми, переливчатыми, текучими. Мир изменился до неузнаваемости — он стучал под дых мягкой лапкой, вызывал дрожь в коленях, сам просился в руки…
И Вик не выдержал — потянулся. Так тянется, наверное, наркоман при виде дозы — неосознанно, но неудержимо. Тронул поле чуть-чуть, самым легким своим движением, но этого оказалось достаточно. Под ложечкой тут же застучало и завибрировало, по позвоночнику резво покатился горячий шар, и сразу же взревела турбина — сейчас раскаленный поток опалит дверь камеры сзади. И даже будто пахнуло паленым.
Но это, конечно, показалось. Зато сокамерники начали валиться вполне реально. Первым упал пожилой мужчина профессорской внешности, не договорив какую-то учтивую фразу. Затем рухнули как подкошенные оба молодых. И все сразу закончилось. Как будто Вика накрыли сверху железным ведром — ни света, ни звуков, ни воздуха.
Впрочем, нет — воздух в легких еще оставался, и он заорал изо всех сил последними глотками этого живительного газа:
— С-сво-ло-чи! Будьте вы прокляты, с-сво-ло-чи…
31
Он построил внутри себя барьер. Отгородил свой разум, чувства, эмоции. Он заставил себя не думать — кто перед ним, что за люди, почему они оказались здесь, в этой тайной зловещей тюрьме. Какие прегрешения привели их в камеры с малюсенькими окошками под потолком, забранными крепкими решетками.
День повторялся за днем. Он завтракал — как автомат, машина, функцией которой является поглощение пищи. Вкуса не чувствовал, но съедал все. Отвечал на вопросы — порой невпопад — и ехал в тюрьму. Сопровождающие все время менялись, но тот «шкаф» в плаще, которого он видел с коробкой, на глаза не попадался. Зато каждый день начинался с Залеского.
— Отлично, Вик, — потирал руки полковник. — У вас определенные успехи! Вы знаете, что можете теперь регулировать зону захвата? Наша аппаратура фиксирует — позавчера вы сняли с двух объектов витакс, приоткрыв амбразуру всего на сорок пять градусов. Браво! Объекты стояли рядом, и вам этого хватило…
Это были те две женщины. Похоже, мать и дочь. Они действительно жались друг к другу, угадав каким-то шестым чувством, что их пришли убивать. Вик запер себя на замок, превратился в бетонную глыбу — шершавую, холодную, неживую. И как только где-то за стеной с него сняли намордник, хватанул жизни этих двух женщин одним резким движением. И тут же забарабанил в дверь.
Да, он знал, что может теперь регулировать поток принимаемого витакса — его объем и интенсивность. Как только ослабляли поводок, он мог тянуть узконаправленным пучком, секторами различной величины, мог выпить донора одним глотком или произвести строго дозированный съем. Все это было новым в ощущениях, навыки нарабатывались быстро, и очень пригодилось бы в воровском ремесле еще недавно, но сейчас от него требовали другого…
— …А вчера! Вчера вы показали нам и вовсе высший пилотаж! Сработать всем полем одновременно, по окружности?! Наши специалисты до сих пор не могут прийти в себя!..
А вот вчера были уголовники. Что ж это за внутренняя тюрьма у господина полковника, или Вику создают специальные условия? Но ошибки быть не могло: оловянные взгляды вприщур, татуировки, гнусавая речь. Притом бакланы, не ученые еще, не то просто так на тягуна не полезли бы. Какой-то молодец — даже не блатной, а так, приблатненный, — тут же направился к Вику танцующей походочкой. Разговор завязать, на вшивость проверить.
С такими он встречался. Знал — тут или нужно уметь разговаривать на их языке, или не стоит говорить совсем. Выбрал второе. Как только почувствовал свободу, представил себя губкой, впитывающей влагу всеми своими порами. Турбина даже не зарычала — засвистела на высокой ноте. Сколько их там было — шесть, семь? Он не считал. Будто отжал комок ветоши и отбросил за ненадобностью.
А потом были еще камеры. Разные. И еще, еще, еще…
И силы заниматься всем этим давало только одно — неожиданное и невероятное открытие. Во время отключения кокона открывался крохотный канал к оператору. Тот, кто держал поводок, кто мог одним движением запечатать его поле и по прихоти своей то дарил, то отнимал способность к тягу, — сам был уязвим. Что за обратная связь срабатывала в данном случае, Вик не знал. Вникать в природу этого явления не было ни сил, ни желания, да и знаний наверняка не хватило бы.
Но из этого следовал один очень важный вывод. Однажды, подобрав выгодную ситуацию, он сможет перехватить поводок. Хоть ненадолго, но стать хозяином собственного намордника. И это был шанс. Призрачный, еще не до конца оформившийся в виде мыслей и планов — но шанс. Осталось только терпеливо дождаться момента его реализации.
И отыграть как по нотам.
Оператор, тот самый «шкаф» в плаще, мелькал рядом с полковником постоянно. Вик был уверен — генератор действует на определенной дистанции. Вряд ли у них есть прибор, блокирующий поле на сколь угодно большом расстоянии. Тогда расклады были бы совершенно иными и схема контактов другая. Нет, коробочка пока способна работать лишь в непосредственной близости от «пробитого». Ну, метров сто или чуть больше. Вот и водят они Вика, как бычка на привязи.
Но в условиях тюрьмы ничего не сделаешь, единственная возможность может появиться лишь при охоте на Грома.
Поэтому через неделю он обратился к Залескому:
— Хватит, полковник. Я не убийца. Больше в ваши камеры я не ходок. Можете меня пристрелить или заморозить поле, но я готов сделать еще только одну акцию. Ту, о которой мы говорили в самом начале.
— Вы не в том положении, Сухов, чтоб диктовать условия, — нахмурился куратор. — Все идет по программе. Очень скоро мы примемся за Грома, это я вам обещаю.
— И я вам обещаю, полковник. — Виктор упрямо смотрел в глаза Залеского. — База Грома будет последним и единственным местом, где вам придется снимать с меня намордник. Заключенных я больше пить не буду.
— Забью в любую камеру, загоню во внутренний двор во время прогулки заключенных — и велю отключить генератор. — Залеский смотрел даже с интересом. — Ты ж себе больше не хозяин, тягун. Процесс пойдет сам по себе. Наберу витакса, сколько нужно, и накину кокон. Как тебе такой расклад?
