Анатолий Степанов - Искатель. 1987. Выпуск №4

— Идите, я побеседую с вами позже! — произнес Берда.

Доклад Пэнка мог означать то, что профессор не посылал крысу к Сивецкому и не подбрасывал ее. Это становилось интересным. А может, он ловко подсунул письма Пэнку или кому-нибудь другому, кто должен был производить обыск? Это мог быть и тонкий расчет. Ежи Берда с минуту слушал, как из-за приоткрытой двери доносились резкие вопросы допрашивающего и ровные, лишенные выражения ответы профессора.

В конце концов Берда приказал отпустить Глазуру и извиниться перед ним.

На следующее утро поручик послал своего сотрудника в институт к доценту Грудзинскому. Доцент вообще не хотел говорить о крысах, он даже отказался взять для исследования ту, которую нашли в доме Сивецкого.

— В крысах нет ничего опасного, — наконец произнес он. — Газеты написали о преступлении совершеннейшую чушь. А может быть, вы думаете, что нашему институту больше нечем заниматься, кроме криминалистических исследований?

После обеда пришло заключение из отдела судебной медицины.

Прочитав, Берда сразу же позвонил доктору.

— Странное у вас заключение получилось, — сказал он. — Как понимать то, что вы не уверены?

— Тем не менее это так. — Доктор объяснил спокойно и деловито. — Вскрытие трупа было совершено на второй день примерно в двенадцать часов, между тем как смерть наступила около одиннадцати часов вечера предыдущего дня. Следовательно, мы не можем с полной уверенностью утверждать, что было причиной его смерти — инфаркт, вызванный, например, чрезмерным количеством алкоголя (а он в этот вечер выпил немало), или укус крысы. На теле крысы нами не обнаружено никаких следов, кроме крови покойного.

Берда решил еще раз посетить Грудзинского. Именно Грудзинский, как полагал поручик, сейчас единственный человек, к которому тянутся все нити. Раны могла нанести только крыса. Тогда утверждение профессора Глазуры о безобидности его крыс выглядит таким же ложным, как и заключение, подписанное Грудзинским. И Глазура, и Грудзинский были знакомы с Сивецким. Есть ли у доцента такое же твердое алиби, каким располагает старый профессор? И возможно ли управлять крысой на большом расстоянии?

Берда раздумывал над этими вопросами, когда вошел сержант Пэнк.

— Пан поручик, нас не оставляет в покое бывшая жена Глазуры. Она говорит, что жизнь ее мужа под угрозой. Она требует, умоляет об охране.

— Пошлите туда двух человек. Пусть посмотрят, что там происходит. Вы знакомы с обстоятельствами дела, сержант?

— Так точно, пан поручик.

— Ты опять куда-то собираешься? В такое время? Ты уже каждый день стала выходить по вечерам.

Ян нервничал. Он проводил эти поздние вечера за пятью замками, в квартире с занавешенными окнами, так что в комнаты не проникал даже луч света. Правда, у Яна были ключи, и он в любую минуту мог бросить все и убежать.

Всякий раз, когда она собиралась уходить, разражался скандал. Они упрекали друг друга в неосторожности и гадали о том, что будет через четыре или пять дней. Ян становился все беспокойнее. Все настойчивее страх боролся в его душе с нежеланием вести такую жизнь.

— Куда ты ходишь, где проводишь столько времени?

— Пойми: покупки, транспорт… Но мы расстаемся всего на два часа.

— Вчера ты вернулась через три.

— Мне нужно было еще кое-что уладить, — она пыталась быть искренней.

— Что?

— Это касается только нас с тобой. Но об этом говорить еще рано. Слишком рано. Поверь мне на слово и не заставляй рассказывать все.

— Значит, у тебя есть тайна, которую ты тщательно скрываешь от меня?

— Идет уже четвертый день. Еще день—другой — и все закончится. Я узнала, что ему больше не из чего делать новых крыс. Он может располагать только теми, что остались у него.

— Откуда ты это знаешь? — Я слышала.

— От кого? По всей видимости, это и есть твоя тайна?

Она прибегла к своему испытанному средству, стараясь опутать его кокетливыми ласками. В этот раз ей удалось добиться своей цели быстрее, чем обычно.

Чуть устало — он внимательно следил за ее сборами — она готовилась к выходу, с трудом отыскивала нужную вещь. Он не подал ей перчатку, которую она уронила на пол, не напомнил, где ее сумочка, пока Дорота сама не нашла ее. Она небрежно подкрасила губы, оставив на них помады гораздо больше обычного. Ян молча наблюдал за ней. Он с удивлением обнаружил, что может оставаться холодным. И хотя у него готов был вырваться вопрос «что с тобой?», он не задал его и даже не произнес обычного «куда ты собралась?».

Она поцеловала его перед выходом. В эту минуту Дорота думала о том, что может наступить минута, когда они больше не увидятся. Впрочем, эта мысль приходила ей каждый день по нескольку раз.

Когда она ушла, Ян с тяжелым вздохом достал вторые ключи, которые добровольно согласился не брать в руки. Он с минуту прислушивался, нет ли кого на лестнице.

Несмотря на сгущающиеся сумерки, он отчетливо видел ее силуэт на остановке. Его интересовало, куда она поедет. Ян предполагал, кто ей мог помогать, в принципе, был даже уверен, что это Грудзинский. Он немного слышал о характере этого человека, знал и то, что тот по-настоящему любит Дороту.

Она села в автобус.

Почти сразу же за этим автобусом появился второй. «Что ж, мне везет», — подумал Ян, входя в салон. Автобусы ехали один за другим, и Ян мог легко наблюдать за Доротой.

Ян удивлялся, что продолжает ехать за ней. Его одновременно мучил страх и чувство вины перед Доротой. Ему трудно было упрекнуть ее в чем-либо, он старался убедить себя, что она пошла на все это ради него. В нем снова ожило глухое, застарелое чувство ревности к Грудзинскому. Когда он познакомился с Доротой, именно Грудзинский был его соперником, а не профессор.

«Боже мой, — подумал он. — Как все осложнилось. Такое ужасное убийство и эта крыса…»

Ян начинал все больше и больше волноваться, что, впрочем, не мешало ему сохранять предельную осторожность.

Она шла к Грудзинскому. Все было ясно: последний отрезок пути Дорота решила пройти пешком. Он видел, как она подходила к дому, как нажимала на кнопку звонка. Дверь открыла, как ему показалось, какая-то женщина.

Наступила темнота. В окнах соседних домов зажигался свет и опускались шторы. Сады дышали осенней влагой. Медленно сгущающийся туман окутывал улицы и растворял в себе деревья.

«Хорошо, — подумал он, — я подожду. Подожду, черт возьми!» Его душила ярость.

В тумане он мерил шагами улицу, вглядываясь в лица редких прохожих. Мысли перемешались, запутались. Чем больше он ждал, тем, казалось, больше успокаивался.