— Это ваши протеже, капитан, — те, кого вы ко мне послали, — и моя жена. Я надеюсь, вы получили мои распоряжения и приготовили необходимый провиант.
— Ах, ваша жена! — Капитан уставился на седую даму в дорожном платье, которая так необычно прямо держалась на порывистом весеннем ветру. — Да, я получил ваши распоряжения. Но вы ничего не сказали о вашей жене. Черт возьми, даже не знаю, подойдет ли мой «Аист» для дамы.
— Ну-ну, капитан, мадам неприхотлива и не боится ни моря, ни названия вашей яхты.
Капитан засмеялся, а затем, помрачнев, добавил:
— Сегодня сам черт сорвался с цепи, профессор.
— Почему?
— Все умоляют меня отвезти их на Менорку. Сначала появились вы. Потом два других господина. И — хотите верьте, хотите нет — стоило мне добраться до порта, как появился еще один, которому нужно туда же!
Судя по обилию ругательств, капитан действительно был взволнован таким положением дел.
— Еще один! — воскликнул Филипп и уставился на капитана.
— Еще один, черт бы меня побрал! — заверил капитан Дюпон. — И это был еврей, профессор, еврей, черт меня раздери!
— Ну-ну, капитан, еврей может оказаться не хуже любого другого человека. И что вы ему ответили?
— Чтобы он убирался к…
Капитан не договорил до конца.
Филипп засмеялся, а капитан Дюпон, энергично сплевывая, начал готовиться к переправе пассажиров на яхту.
Сначала в лодку села мадам Пелотард, затем сеньор Эстебан и граф Пунта-Эрмоса. Но в тот момент, когда их примеру собрался последовать Филипп, капитан схватил его за руку:
— Готов поставить сто миллионов, профессор, если это не тот самый еврей!
Филипп резко обернулся. Граф Пунта-Эрмоса и сеньор Эстебан вытянули шею.
Маленький коренастый человек в шубе и круглой шляпе выскочил из дрожек и теперь, размахивая тростью, бежал к ним.
— Капитан! Капитан! — хрипло кричал он. — Вы не передумали? Может быть, возьмете меня?
Капитан толкнул Филиппа в лодку и сам прыгнул следом. Обернувшись и пылая от гнева, он крикнул:
— Возьму! Когда поплыву в Палестину! Но обратно вам придется плыть другим рейсом!
— Aber,[58] капитан! Капитан! Я заплачу — заплачу столько, сколько вы захотите!..
Ответом капитана Дюпона были несколько мощных гребков, которые сразу отбросили лодку на десятки метров от пристани. Человек продолжал приплясывать на берегу и махать шляпой, надеясь вызвать сочувствие капитана.
— Капитан! Господа! — кричал он. — Мне очень нужно! Очень!..
В этот момент на его лицо упал свет газового фонаря, и Филипп невольно подпрыгнул на месте. Лицо, это лицо! Повинуясь неодолимому импульсу, напрягая голос, он крикнул:
— Езжайте-ка сначала в Лондон, а уж потом добро пожаловать и на Менорку, Семен Марковиц!
И в ту же минуту он почувствовал, как маленькое судно накренилось и едва не перевернулось от внезапного толчка: граф и сеньор Эстебан одновременно вскочили со своих мест и впились глазами туда, где в свете газового фонаря все еще виднелся поздний гость капитана Дюпона. Слова Филиппа заставили Марковица замереть. Его руки повисли вдоль туловища, а шея вытянулась, как у хищного зверя, почуявшего добычу. Даже с такого большого расстояния можно было видеть, как злобно, черно блестят его глаза, как они впиваются в маленькое суденышко и его пассажиров. Капитан Дюпон добавил от себя крепкое словцо, и граф со своим старым другом как по команде опустились на банку.
Граф Пунта-Эрмоса наклонился к своему другу. Несмотря на шум волн, Филиппу удалось расслышать семь слов, которые заставили его крепче ухватиться за борт лодки. Словно зачарованный, он уставился на того, кто их произнес, хотя слова эти были очень простыми:
— Пакено, вы слышали? Это был Семен Марковиц!
И тут господин Колин, во внутреннем кармане которого лежал удивительный документ, извлеченный из сейфа еврейского ростовщика Семена Марковица, и у которого от природы была превосходная память, неожиданно вспомнил письмо, три недели назад показанное ему Эрнестом Исааксом, — то самое, с которого началась самая большая авантюра в его жизни, операция с государственными облигациями Менорки. То письмо, содержащее просьбу о предоставлении займа, было составлено в министерстве финансов, и подпись под ним гласила: Эстебан Пакено, министр финансов его высочества великого герцога Меноркского.
И если граф Пунта-Эрмоса назвал своего друга «Пакено», а не «сеньор Эстебан», как он его представил, — то что же способно сделать это странное сочетание имен еще страннее?
Весь остров принадлежал великому герцогу, между тем граф Пунта-Эрмоса не только плыл на Менорку как раз для того, чтобы спасти свое состояние, — он еще и хромал!..
Великий Зевс! На капитане Дюпоне и без того лежала большая ответственность за жизнь и благополучие господина Колина, но она не стала бы меньше, если бы капитан выбросил господина Колина в море.
Потому что не каждый день на борту маленькой яхты оказываются четыре пассажира, среди которых — выдающийся шведский аферист, низложенный великий герцог, его министр финансов и русская великая княжна!
Ведите судно осторожней, капитан Дюпон! Ваш груз — короли в изгнании!
III. Среди мятежников и плутов
Глава первая
Мартовский день, и что из этого вышло
У бортов маленькой лодки шипело Средиземное море, порывистый весенний ветер вспенивал его с такой силой, что казалось, будто волны осыпаны снегом. Небо лучилось белым светом, пробивавшимся сквозь большие толстые облака, которые тоже были такими белыми, словно их отбелили хлором. А между морем и небом, мелко покачиваясь, прокладывала себе путь яхта «Аист».
Первые пассажиры показались на палубе около семи часов утра. Это был хромающий граф Пунта-Эрмоса и его старый друг, сеньор Эстебан. Выбравшись из пассажирского отделения, они стали осторожно продвигаться по кренящейся палубе к носу корабля.
Добравшись до носа, граф уселся на палубный ящик и махнул рукой своему другу, приглашая его сесть рядом.
— Здесь мы можем поговорить спокойно, Пакено, — сказал он. — Нас не услышит никто, кроме чаек, которые вряд ли понимают по-испански.
— Прекрасное утро, ваше высочество! Жаль только, что качка.
Герцог засмеялся.
— Как ваш желудок, Пакено? Все так же чувствителен, как вчера, когда мы отчаливали?
— Сейчас я чувствую себя немного лучше, ваше высочество. Свежий воздух действует на меня благотворно.
Сеньор Пакено старался придать голосу как можно больше бодрости, но бледность его лица свидетельствовала о том, что чувствует он себя все же неважно.
