— Теперь, Броня, так не рассуждают… А как рыбалка?
— Средняя. По тонкому льду закидные невода добыли хорошо, а сетовые бригады плоховато.
— По делам колхоза прибыл или так, по личным?
— Приехал поступать на работу.
— Ба-ба-бах! Ты, Броня, смеешься?!
— Нет, правду говорю, как есть.
— Что-то не верится. Ты же так любишь море и свою рыбалку. Сколько агитировал тебя в геологию, в институт… а ты только мычал. А тут — на тебе!..
— Так уж пришлось.
— А что случилось-то?
Бронька покраснел. От напряжения выступили мелкие капельки пота. Вынув платок, он провел по высокому лбу и, запинаясь, сбиваясь, начал говорить:
— По правде говоря, это… Ну, этот… этот Семен Черных заставлял меня принимать на склад рыбью молодь… Лезет же в снасти такая мелочь пузатая: сижата, омульки и прочая шантрапа. Эту молодь мы должны отпускать в море, чтоб, значит, подрастали… Я отказывался принимать на склад, ругался с ним… Один раз даже побил его, а потом… чуть не получилось хуже. В общем, характером не сошлись…
— М-да… характер твой не подошел.
— Мать говорит: «керосиновый», Бронька, у тебя характер.
— Ха-ха-ха! — раскатисто захохотал старый геолог. — «Керосиновый».
— Глеб Максимыч, я вам потом расскажу. Тут дело темное. Грязными делами занялся Черных. Пьет… Хороводится с каким-то «заготовителем»…
Лицо старого геолога сделалось суровым. Ласковые голубые глаза стали колючими. От прежнего обаятельного человека не осталось ничего. Сразу же повеяло холодком.
— Значит, грязные дела, а ты побоялся их разоблачить — и тягу!..
Бронька низко склонился и, не зная куда девать красные здоровенные ручищи, положил их на колени и стал рассматривать свои потрескавшиеся, неотмывающиеся рыбацкие пальцы.
У Глеба Максимыча потеплело на сердце, но он все тем же тоном холодно спросил:
— Где хочешь работать?
— А я… а мне бы хотелось в тайгу, куда-нибудь в Подлеморье.
Глеб Максимыч достал из портфеля блокнот и размашистым четким почерком написал несколько слов.
— По этому адресу найдешь старшего геолога Бадмаева Бадму Цыреновича. Он ваш, баргузинский. Скажешь, что я велел зачислить тебя в Лево-Мамскую геологосъемочную партию, в должности металлометриста… Это пока. А потом на месте он разглядит и устроит.
— Спасибо, Глеб Максимыч…
— Вылетаете завтра в восемь ноль-ноль.
Позабыв распрощаться, потный, раскрасневшийся, Бронька выскочил на шумную улицу.
«Ничего, в тайге увидите, трус я или нет… Там докажу».
Утром 12 мая в назначенный час Бронька с какими-то незнакомыми парнями вылетел на «кукурузнике». Погода была ясная, безветренная, и полет доставлял ему немалое удовольствие. Сначала горы и леса Прибайкалья, а дальше раскрылось ледяное поле Байкала.
Показался родной Ириндакан. Среди крохотных домиков Бронька отыскал свой… Перед ним всплыл образ матери: на Броньку смотрели большие, серые, вечно грустные глаза. И в них он ясно видел немой укор… Рядом мелькнуло широкое скуластое лицо Захара Захарыча — в темных монгольских глазах открытое недовольство.
Почему-то неприятно заныло сердце…
Вот и Курбуликская губа. Ясно видны строения Катуни и Покойников. Промелькнул остров Бакланий, белой крапинкой на свинцовом льду выделяется Ирканинский Камушек. Быстро мелькают знакомые с детства места, где Бронька немало дней провел в среде рыбаков. За Чивыркуем открылась ширь — ледяная грудь Байкала. По льду, конечно, никто уже не ходил, потому что он держался лишь на честном слове природы. Как на кинопленке, мелькают под крыльями самолета изумительной красоты скалы, крутые горы, покрытые хвойными лесами, подлеморские реки пенятся на своих бесчисленных порогах.
Местами самолетик летел совсем рядом с гольцами, которые ослепительно блестели под лучами майского солнца. Поминутно слышались возгласы и щелкали фотоаппараты.
Эх, Подлеморье, Подлеморье! Недаром именно эти места выбрал и сделал своей родиной самый ценный в мире баргузинский соболь. Темным бархатом расстилаются кедровники и ельники. Под цвет вот этого чернеющего леса природа и соболя наделила пышной черной шубкой.
Промелькнул центр соболиного заповедника Давшэ. За ним Большая речка… Броньке эти места были уже давно знакомы. Вон крутая губа Яксакана, куда они однажды забежали, спасаясь от шторма. Вот голубой змейкой впадает в море речка Урбукан, где он убил первого медведя.
Остались позади Шигнанда и Томпа.
Уже перед самым концом пути их встретил резкий ветер — «ангара». И, как будто бы для разнообразия, самолет немного качнуло.
Вот и устье Верхней Ангары, а недалеко раскинулся поселок Нижне-Ангарск. Сделав круг, самолет пошел на посадку.
Их ждали. Среди геологов Бронька узнал своего земляка Пашку Бородых.
— Ты?! Как это выкарабкался из своего колхоза?
— Выгнали… А ты, Пашка, давно здесь?
— Да порядком загораем.
— А где живете?
— Здесь, у одной старушки.
— Ну и я примкну к вам.
По дороге Пашка рассказал, что он с тремя парнями из Лево-Мамской партии устроился неплохо. Народ в основном уже завезен. Сидят из-за поломки вертолета, который должен забросить геологов в тайгу.
Уже перед самым домом Пашка предупредил товарища, что хозяйка сердитая, но добрая. С ней проживает молоденькая невестка… Ритой зовут, с ребенком. Живет еще студентка из Иркутского горного техникума… Блондиночка… девка смак… Все уходит куда-то.
Бронька остановился в нерешительности у порога старенького домика, но Пашка уже открыл дверь, и они вошли без разрешения.
— Здрасте, простите, что так зашли.
Суровая на вид хозяйка ответила на приветствие едва заметным кивком.
— Нельзя ли на несколько дней остановиться у вас?.. Я тоже из Лево-Мамской…
— Сначала пообедаем, а потом и поговорим…
Обед уже был приготовлен.
Рослый, крепко сколоченный парень вскрывал банку молока, другой, тоже крепыш, сидел в углу и строгал из березовой палки длинный черень для геологического молотка. Оба парня были Броньке незнакомы.
Когда все уселись за стол, вошла девушка, небольшого роста, румяная, с веселыми глазами. На миловидном лице чуть заметно рассыпались веснушки, у нее был вздернутый носик и красиво очерченные, аккуратные губы. Бронька сразу же понял, что это и есть «девка смак».
Когда пообедали и вышли из-за стола, хозяйка сказала:
— Ну вот, теперь ты, наверное, сам не захочешь жить в такой тесноте.
Домик всего из трех комнатушек был, конечно, мал для стольких жильцов. Она дала Броньке адрес к одной знакомой старушке.
