Ей стало немного не по себе.
— Что было? — спросила она.
— Я попал на остров, — сказал Алэн. — Вы не верите в такие притчи, потому что это звучит дико.
— Вы хотите сказать, — нетерпеливо перебила она, — что вы были на необитаемом острове?
— Да, и еще кое-что. В том-то и суть, что все шло как надо, пока я не попал на очень обитаемый остров. Начнем с того, что я жил несколько лет в довольно необитаемой части довольно обитаемого острова. На карте он называется Австралией. Я пытался обрабатывать землю, но мне зверски не везло, пришлось сняться с места и ехать в город. На мою удачу, лошади пали в пути, и я остался один в пустыне. Шел я, шел, и ни о чем не думал, как вдруг увидел высокий сине-серый куст, выделявшийся из всех сине-серых кустов, и понял, что это дым. Есть хорошая поговорка: «Нет дыма без огня». Другая поговорка еще лучше: «Нет огня без человека». Короче, мне повстречался человек. В нем ничего особенного не было — вы бы нашли в нем сотни недостатков, если бы встретили в гостях. И все-таки он был колдун. Он мог то, чего не могут ни зверь, ни дерево, ни птица. Он дал мне супу и показал дорогу. Короче говоря, я добрался до порта и нанялся на маленькое судно. Капитан не отличался добротой, и мне было довольно трудно, но не тоска бросила меня за борт — меня просто смыло волной как-то ночью. Уже светало, меня заметили, закричали: «Человек за бортом!» И четыре часа матросы во главе со свирепым капитаном пытались меня выудить. Это им не удалось. Подобрала меня лодка, вроде каноэ, а в ней сидел сумасшедшей, который действительно жил на необитаемом острове. Он дал мне бренди и взял к себе, как будто так и надо. Он был странный человек — белый, то есть белокожий, но совсем одичавший. Носил он только очки и поклонялся старому зонтику. Однако он совсем не удивился, что я прошу его о помощи, и помогал мне как мог. Наконец мы увидели пароход. Я долго кричал, махал полотнищем, раскладывал костры. В конце концов нас увидели, пароход изменил курс и забрал нас. С нами обращались официально, сухо, но они и не подумали пройти мимо — это был просто их долг. И вот все время, особенно на этом пароходе, я пел про себя старую как мир песню: «На реках вавилонских». Я пел о том, что хорошо человеку дома и нет ничего тяжелей изгнания. В порт Ливерпуль я вошел с тем самым чувством, с каким приезжаешь домой на рождественские каникулы. Я забыл, что у меня нет денег, и попросил кого-то одолжить мне немного. Тут же меня арестовали за попрошайничество, и с этой ночи в тюрьме началась моя преступная жизнь.
Надеюсь, вы поняли, в чем суть моей экономической притчи. Я побывал на краю света, среди отбросов общества. Я попадал к последним подонкам, которые мало могли мне дать и не очень хотели давать. Я махал проходящим судам, обращался к незнакомым людям, и, конечно, они меня ругали от всего сердца. Но никто не увидел ничего странного в том, что я прошу помощи. Никто не считал меня преступником, когда я плыл к кораблю, чтоб не утонуть, или подходил к костру, чтоб не умереть. В этих диких морях и землях люди знали, что надо спасать утопающих и умирающих. Меня ни разу не наказывали за то, что я в беде, пока я не вернулся в цивилизованный мир. Меня не называли преступником за то, что я прошу сочувствия, пока я не пришел домой.
Ну вот. Если вы поняли притчу, вы знаете, почему новый блудный сын считает, что дома его ждали не тельцы, а свиньи. Дальше были в основном стычки с полицией и тому подобное. До моих, наконец, дошло, что надо бы меня приручить или пристроить. Неудобно в конце концов! Ведь такие, как вы или ваша тетка, уже в курсе дела. Во всяком случае, для части моих родственников это сыграло главную роль. В общем мы условились сегодня встретиться и обсудить сообща, как сделать из меня приличного человека. Вряд ли они понимают, что на себя берут. Вряд ли они знают, что чувствуют такие, как я. А вам я это все рассказал, пока их нет, потому что я хочу, чтоб вы помнили: пока я был среди чужих, для меня оставалась надежда.
Они уже давно сидели на скамейке. Сейчас Миллисент встала — она увидела, что по траве идут трое в черном. Алэн Нэдвей остался сидеть, и его небрежная поза показалась особенно нарочитой, когда Миллисент поняла, что старый Нэдвей идет впереди, хмурый, как туча на ясном небе. По-видимому, случилось еще что-то.
— Вероятно, не стоит тебе говорить, — медленно и горько сказал Нэдвей, — что ограблен еще один дом.
— Еще один? — удивленно сказал Алэн. — Кто же пострадал?
— Вчера, — сурово сказал отец, — м-с Маубри пошла к леди Крэйл, своей приятельнице. Естественно, она рассказала о том, что было ночью у нас, и узнала, что Крэйлов тоже ограбили.
— Что же у них взяли? — терпеливо, хотя и с любопытством, спросил Алэн.
— Вора спугнули, — сказал отец. — К несчастью, он кое-что обронил.
— К несчастью! — повторил Алэн светским, удивленным тоном. — К чьему несчастью?
— К твоему, — отвечал отец.
Повисло тягостное молчание. Наконец Джон Нэдвей нарушил его, как всегда грубовато и добродушно:
— Вот что, Алэн. Если ты хочешь, чтобы тебе помогли, брось эти штуки. Допустим, нас ты хотел разыграть, хотя ты напугал м-с Миллисент, а м-с Маубри довел до истерики. Но посуди, как мы можем тебя выгородить, если ты лезешь к нашим соседям и оставляешь там визитную карточку с нашим именем?
— Рассеянность все, рассеянность… — огорченно сказал Алэн и встал, держа руки в карманах. — Не забывай, я вор начинающий.
— Кончающий, — сказал отец. — Или ты это бросаешь, или отсидишь пять лет. Леди Крэйл может подать в суд и подаст — скажи я хоть слово. Я пришел, чтобы дать тебе еще один, тысяча первый, шанс. Брось воровать, и я тебя пристрою.
— Мы с твоим отцом, — сказал Норман Нэдвей, четко выговаривая слова, — не всегда сходимся во взглядах. Но сейчас он прав. Я очень тебе сочувствую, но одно дело — красть с голоду, и другое — голодать, чтобы только не жить честно.
— Вот именно! — пылко поддакнул брату положительный Джон. — Мы с удовольствием тебя признаем, если ты бросишь воровать. Или брат, или вор. Кто ты? Наш Алэн, которому отец найдет работу, или чужой парень, которого мы должны выдать полиции? Или то, или это — третьего не дано.
Алэн обвел взором дом и сад, и глаза его как-то жалобно остановились на Миллисент. Потом он снова сел на скамью и, уперев локти в колени, закрыл лицо руками, словно погрузился в молитву. Отец и братья напряженно смотрели на него.
Наконец он поднял голову, отбросил со лба черные пряди волос, и все увидели, что его бледное лицо совершенно изменилось.
— Ну, — сказал отец уже не так сурово, — не будешь больше лазить в чужие дома?
Алэн встал.
