— Я была невиновна!
— Все же та афера стоила вам двух месяцев тюрьмы и денежного штрафа.
— Я была невиновна, — повторила Ковалова. — Они вынуждены были дать мне испытательный срок…
— Это не доказательство вашей невиновности.
— Вы не имеете права обвинять меня. Один раз в жизни может не повезти…
— Один раз? — Шельбаум рассмеялся. — Вы явно не сильны в устном счете.
— То есть?
— В архивных материалах я нашел старый циркуляр, — по-деловому продолжал Шельбаум. — Я не хочу вас упрекать в том, какую жизнь вы вели в Берлине и Париже между двумя войнами. Но что произошло в Англии? Разве вы не работали переводчицей в информационном управлении министерства военно-морского флота?
На лице Коваловой не дрогнул ни единый мускул.
— Год тюрьмы за халатность в сохранении тайны информации, — продолжал Шельбаум. — Считайте, что вам тогда повезло, — суду не удалось доказать сознательную передачу материалов нацистам.
У Маффи захватило дух. То, что раскопал старик, было действительно сенсационно.
— Вы говорите о вещах, которые вас не касаются, — высокомерно произнесла Ковалова.
— Мы можем более подробно проследить ваш жизненный путь. То, чем вы занимались на черных рынках, оставило заметные следы в полицейских архивах. К ним приплюсовываются два месяца содержания под арестом. Не так мало, чтобы выдавать себя за святую невинность…
— Я вам все рассказала, что знала, — без всякого выражения произнесла Ковалова. — Есть еще вопросы?
Она держалась с внушающим уважение достоинством, и уход Шельбаума с Маффи не выглядел столь триумфально, как рассчитывал обер-комиссар.
— Деттмар сидит в камере, — сказал встретивший их Нидл. — Привести его сюда?
— Сегодня нет, — устало произнес Шельбаум. — Доложите кратко, Алоис, что вам удалось узнать. И на этом сегодня закончим.
Выслушав доклад Нидла, он сказал:
— Тайна этого Фридемана должна быть связана с его пребыванием в концлагере.
* * *
Два дня Кёрнер ждал появления Ритцбергера, но пока от того не было вестей. Кёрнер не раз спрашивал себя, было ли справедливо с его стороны требовать удвоенную сумму. Чутье подсказывало ему, что дело обещает уйму денег. Возможно, они заплатят даже и больше.
Он заметил настойчивость, с какой они хотели заполучить папку. Или он ошибается? Ритцбергер хотел его обмануть. Не лучше ли было забрать хоть эти деньги? Но Ритцбергер пытался его прижать и нарушил кодекс чести, который гласил: дал слово — держи. Нет, все, что он делал до сих пор, было правильно. Но он мог при этом и все потерять. Тогда и сто шиллингов, которые он уплатил Фердлу-Оплеухе, и те сто, которые ему обещал, также будут для него потеряны.
Ловкий взялся было за электробритву, как раздался стук, и скрипучий голос хозяйки прокричал:
— Тебе звонят, Руди!
Кёрнер подошел к телефонному аппарату и схватил трубку. Он вздохнул с облегчением. Это был Ритцбергер, который деловым тоном спрашивал, где может состояться встреча. Ловкий долго размышлял, как ему поступить, и наконец велел Ритцбергеру прийти к автобусному парку на Южнотирольской площади. После разговора он набрал номер и дал знать Фердлу-Оплеухе, что ему предстоит работа. Насвистывая, он вернулся к буфетной стойке и разрешил себе выпить двойную порцию коньяка.
Около половины первого Кёрнер сидел на остановке, там, где автобусы делали поворот к аэропорту. В это время здесь бывало почти безлюдно, зато напротив, на Виднеровском кольце, царило оживление. Кроме того, через скамейку от него занимал свой пост Фердл.
Ловкий огляделся. Мужчина в берете и кожаном пальто изучал расписание движения и делал какие-то пометки. Больше никого вблизи не было видно. Когда большая стрелка электрических часов достигла половины первого, Кёрнер увидел Ритцбергера, пересекавшего улицу. Он продолжал сидеть и не поднялся даже тогда, когда тот остановился перед ним.
Ритцбергер сел рядом и с подозрением спросил:
— Почему вы не захватили папку? Что-нибудь случилось?
Ловкий ухмыльнулся.
— Не буду же я эту ценную вещичку повсюду таскать с собой, — сказал он. — Не хватало еще, чтобы у меня ее украли.
Но Ритцбергер не оценил юмора.
— Где папка? — спросил он.
— В одном багажном отделении на Южном вокзале, — ответил Кёрнер, указав в сторону вокзала позади себя.
Ритцбергер помрачнел.
— Вы мне не доверяете!
Кёрнер кивнул.
— Ключ при себе?
— Естественно. Вот он.
Кёрнер помахал ключом, но на таком расстоянии от Ритцбергера, чтобы тот не мог схватить его.
— Я должен поверить вам, что папка в багажном отделении? — спросил Ритцбергер.
— Я-то вас не обманываю, — ответил Кёрнер, пряча ключ в карман.
— Согласен. Вы себе не можете этого позволить, — сказал Ритцбергер. — Для вас это дорого бы обошлось.
— Хорошо, — радостно вздохнул Кёрнер. — Тогда можем вернуться к нашему делу. Отсчитывайте деньги, но делайте это незаметно.
Ритцбергер достал конверт из внутреннего кармана пальто. Вынув пачку денег, он на глазах Кёрнера начал их пересчитывать.
— Но здесь только пять тысяч, — удивился Кёрнер, когда тот кончил считать.
— Мы ведь договаривались о пяти тысячах, не так ли? — удивился, в свою очередь, Ритцбергер.
— Это было до того, как вы пытались меня надуть, — возмутился Кёрнер. — Теперь вы должны уплатить десять тысяч. Иначе вы не увидите папки!
Ритцбергер озабоченно посмотрел на него.
— У меня нет десяти тысяч, — признался он с большим сожалением. Это сожаление, как ни странно, прозвучало искренне. — Отдайте мне папку за пять. Ведь и они для вас хороший гешефт.
— Ни за что! — разъяренно крикнул Ловкий. — Один раз вы меня обманули. Второй раз этого не случится.
Ритцбергер кусал губы. «Он еще достанет денег», — торжествующе думал Кёрнер.
— У меня нет десяти тысяч, — мрачно повторил Ритцбергер. — А папку я должен иметь. Очень сожалею, но остается один выход.
Он спрятал деньги, затем повернулся. Мужчина в кожаном пальто потерял интерес к расписанию и наблюдал за ними. Ритцбергер кивком подозвал его. Кёрнер не успел опомниться, как ему под нос сунули слишком хорошо известный жетон.
— Уголовная полиция, — сказал мужчина.
— У него ключ от багажного отделения, где хранится папка, — пояснил Ритцбергер.
— Давайте ключ! — приказал мужчина.
Сбитый с толку, Кёрнер подал ему ключ. Ритцбергер взял его и спокойно ушел вместе с мужчиной.
В состоянии полной растерянности Кёрнер продолжал сидеть на скамейке, когда к нему подошел Фердл-Оплеуха.
