— В таком случае, — ответил Тарзан, — в дальнейшем я буду действовать на свой страх и риск. Вам, — он обратился к Рокову, — вместе с вашим соучастником я могу сообщить, что с этого момента и до конца нашего путешествия беру на себя труд следить за вами, и если случайно до меня дойдет известие о том, что кто-либо из вас чем-нибудь досадил этой даме, вы дадите ответ в этом непосредственно мне, и, предупреждаю, этот ответ будет мало приятен для вас. Теперь же убирайтесь отсюда вон!
Взяв Рокова и Павловича за ворот, Тарзан вытолкнул их из каюты и облегчил им быстрое путешествие по коридору сильным пинком ноги. После этого обернулся к женщине. Та смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.
— А вы, сударыня, окажете мне большую честь, если обратитесь к моему содействию при первой же необходимости.
— Ах, сударь, — ответила она. — Я хотела бы надеяться, что вам не придется пострадать из-за вашего благородного поступка. Вы нажили себе очень злого и хитрого врага, который не остановится ни перед чем, чтобы утолить свою ненависть. Вы должны быть очень осторожны, мосье…
— Меня зовут Тарзан, сударыня!
— …Мосье Тарзан. Из того, что мне не хочется давать огласку этому делу, не заключайте, что я сколько-нибудь умаляю значение вашего благородного, рыцарского поступка. Спокойной ночи, мосье Тарзан, я никогда не забуду моего неоплатного долга, — с прелестной улыбкой, обнаружившей жемчужный ряд зубов, произнесла молодая женщина.
Тарзан, простившись с ней, направился на палубу. Он никак не мог понять, почему эти два человека, — молодая женщина и граф де Куд, — оба одинаково пострадавшие от наглости Рокова и его товарища, не позволили предать оскорбителей достойному суду. То и дело мысли Тарзана возвращались к прекрасной молодой женщине и ее странной судьбе. Он вспомнил, что не осведомился о ее имени.
Однажды он встретился лицом к лицу с молодой женщиной на палубе. Она приветствовала его милой улыбкой и тотчас же заговорила о сцене, свидетелем и участником которой он был два дня назад.
— Я просила бы вас не судить обо мне на основании этого печального случая. Я так страдала, сегодня первый раз выхожу из своей каюты. Мне просто стыдно! — закончила она свою короткую речь.
— Что общего между газелью и львами, которые нападают на нее? — ответил Тарзан. — Я видел этих двух субъектов и прежде — в курительной комнате и убедился, что их вражда является лучшей рекомендацией для тех, кого они преследуют. Люди, подобные им, ненавидят все лучшее и благородное.
— Это очень любезно с вашей стороны, — ответила женщина, улыбаясь. — Я уже слышала о том, что произошло за карточной игрой. Мой муж рассказал мне все.
— Ваш муж? — повторил с недоумением Тарзан.
— Да. Я — графиня де Куд.
— В таком случае, мадам, я вполне вознагражден, узнав, что мне удалось оказать услугу жене графа де Куд.
— Увы, я так многим обязана вам, что у меня нет никакой надежды заплатить свой долг. Не увеличивайте его, по крайней мере! — и она так ласково улыбнулась ему, что Тарзан почувствовал способность совершить еще большие подвиги только ради того, чтобы получить в благодарность ее улыбку. Больше он с ней не виделся, ибо на следующее утро пароход причалил к пристани.
III
Происшествие на улице Моль
По приезде в Париж Тарзан направился к своему старому другу, лейтенанту д’Арно. Моряк откровенно выбранил его за решение отказаться от титула и состояния, которые принадлежали ему по праву, как единственному наследнику его отца, Джона Клейтона, лорда Грэйстока.
— Вы поступаете безумно, мой друг, — сказал д’Арно, — так легко отказываясь не только от титула и положения в свете, но и от возможности доказать всем с полной достоверностью, что в ваших жилах течет кровь двух лучших семейств Англии, а не кровь дикой обезьяны. Невероятно, чтобы они поверили вам, — Джен Портер, по крайней мере. Еще тогда, в диких джунглях, когда вы, как зверь, разрывали зубами добычу, довольствуясь сырой пищей, когда никому не было ведомо ваше истинное происхождение, — я знал, что вы ошибаетесь, считая обезьяну своей матерью. А теперь, после того, как найден дневник с описанием тех ужасов, которые пережили ваши отец и мать, оставленные на произвол судьбы на диком африканском берегу, после того, как мы прочли строки о вашем рождении и, наконец, — а это самое неопровержимое доказательство, — открыли отпечаток ваших детских пальцев на страницах дневника, — мне кажется невероятным, что вы хотите остаться на всю жизнь все тем же безродным бродягой без имени и каких-либо средств к существованию.
— Мне не нужно лучшего имени, чем Тарзан, — ответил тот, — а вот средства к существованию, конечно, нужны. В первый и последний раз я использую вашу бескорыстную дружбу — подыщите мне работу.
— Ну вот, — усмехнулся д’Арно. — Разве об этом речь? Я говорил вам много раз, что моего состояния хватит на двадцать человек — и половина всего, что я имею, принадлежит вам. И если я отдам вам эту половину, разве она составит хотя бы десятую часть того, во что я оцениваю вашу дружбу, мой дорогой Тарзан! Разве ее будет достаточно, чтобы оплатить услуги, какие вы оказали мне когда-то в Африке? Я не забыл, мой друг, что только вы и ваша храбрость спасли меня от людоедов племени Мбонга. Вашему самопожертвованию обязан я исцелением от ран, которые нанесли мне дикари. Только впоследствии я узнал, что значило для вас оставаться со мною в логове обезьян в то время, как сердце влекло вас к берегу, где находилась любимая девушка. Когда мы, наконец, по пажи туда и узнали, что мисс Портер и ее спутники уехали — тогда только я начал понимать, чем пожертвовали вы ради меня. Разве все это можно оценить деньгами, дорогой Тарзан?
— Хорошо, — засмеялся Тарзан. — Не будем ссориться из-за денег. Я должен жить, а поэтому должен иметь их, но и независимо от денег человеку надобно иметь какое-нибудь занятие. Иначе я скоро умру от безделья. Что же касается наследственных прав, они — в достойных руках. Клейтон не похитил их у меня. Он уверен в том, что он — действительно лорд Грэйсток, к тому же больше соответствует этой роли, чем человек, родившийся в африканских джунглях. Знайте, мой друг, я до сих пор остался таким же дикарем, каким был раньше. Временами дикие инстинкты, таящиеся во мне, просыпаются и берут верх над всем тем, что дала культура и цивилизация. А затем — разве я мог лишить любимую женщину состояния и положения в свете? Ведь брак с Клейтоном обеспечил ей и то и другое, чего не в силах был сделать я — не правда ли, Поль?
— Вопрос о моем происхождении не столь важен для меня, — продолжал он, не ожидая ответа. — Я убежден, что для человека ценно только заработанное им самим — его руками и его умом. А потому для меня так же дорога обезьяна Кала, воспитавшая меня, как и та женщина, которая дала мне жизнь. Кала была всегда так нежна ко мне: она прижимала меня в детстве к своей волосатой груди, защищала от диких обитателей леса, она любила меня настоящей материнской любовью… И я любил ее, Поль, не отдавая себе отчета в этом, до тех пор, пока отравленная стрела черного воина из племени Мбонга не отняла ее у меня… Я был тогда еще ребенком. Я упал на ее труп и плакал так, как может плакать ребенок по своей матери. Вам, мой друг, она показалась бы диким, безобразным животным, но я находил ее прекрасной. Любовь преображает все в наших глазах. Вот почему я рад считать себя сыном обезьяны.
