бежит прочь от того, что любит. Просто так, из упрямства.
Соне стало смешно. Кто бы мог подумать, что она будет смеяться, стоя перед преподавательницей и завучем? Эти два человека внушали ей даже больший трепет, чем опостылевший всему дому дважды судимый гопник Витька Курёхин, который однажды в лифте её схватил и порвал ей трусики. К счастью, лифт сразу остановился на этаже, и в него вошли другие соседи. Они всё поняли, но ни слова Курёхину не сказали. Соня, однако, была признательна им за то, что они и на его «здравствуйте» не ответили. Вероятно, от них об этой истории узнал Саша, гражданский муж её мамы. После короткого разговора с ним Курёхин неделю за водкой ходил с фингалом. Он с тех пор к Соне не приближался, но при случайных встречах вонзал в неё такой взгляд, что её душа опускалась в пятки. А вот сейчас ей было смешно. Возможно, из-за того, что учителя говорили с ней как со взрослой, пытаясь вызвать на откровенность глупыми обвинениями, оставлять которые без ответа было никак нельзя. И она ответила:
– Кто сказал вам, что я люблю классические гармонии? Меня просто от них тошнит!
– Тошнит? – поднял бровь Марк Юрьевич, – как давно?
– Да примерно год.
– Это интересно! Три года, стало быть, не тошнило, а с панками скорефанилась, и мгновенно – рвотный рефлекс? Так, что ли?
– Примерно так.
Марк Юрьевич застучал по столу ногтями и переглянулся с Галиной Викторовной.
– А сколько лет тебе, Соня?
– Через неделю будет четырнадцать.
– А мне – сорок. Тридцать из них я играю классику. И ты знаешь – я не могу её не играть, так как ни одно другое направление в музыке не даёт такого простора для виртуозных фантазий. Возможно, это звучит банально, но разве с этим поспоришь?
– Да это всё какие-то заоблачные фантазии, – проворчала Соня, – а я живу на Земле! Я хочу, чтобы музыка, которую я играю, целиком отражала мой образ жизни и мои принципы.
– А ты можешь их сформулировать?
– Да, конечно. Свободолюбие, прямота. Ну, вы понимаете.
– Понимаю. Ты, как я вижу, смотришь на вещи вдумчиво, обстоятельно. Мне бы этому научиться! Я ведь и сам свободу люблю, поэтому до сих пор ещё не женат. Так какую музыку свободолюбивые люди предпочитают? Не рок-н-ролл ли?
– Не только.
– А что ещё?
– Ну, например, джаз. Я хочу стать джазовой пианисткой.
Тут уж Галина Викторовна не выдержала. Вмешалась:
– Сонечка, какой джаз? Скажи, ты хоть знаешь, какая аппликатура аккордов в джазе и что такое джазовые гармонии? Для того, чтоб их строить, действительно нужно знать основы классических, но тебя тошнит не от них – ты к ним пока ещё даже не приближалась, а от качества звука, который ты извлекаешь!
– Но если я такая бездарная, почему вы хотите, чтоб я вас мучила дальше своей бездарностью? – разозлилась Соня, – отдайте мне документы, и распрощаемся!
– Ты не бездарная, ты упрямая, – возразила Галина Викторовна, – ты можешь учиться дальше и достигать успехов. Остался год. Один год! Если ты возьмёшься за ум и преодолеешь хотя бы эту ступеньку образования, у тебя пойдёт любой жанр! Любой! Ты уж мне поверь.
У Сони ужасно чесался носик. Но ей казалось, что если она решит измучившую её проблему, то перестанет казаться взрослой. И приходилось терпеть. Дверь была открыта. С третьего этажа, где контрабасисты готовились к выпускным, доносились вопли преподавательницы и гаммы. О, как их тягостно было слушать, стоя в лучах весеннего солнца, наполнившего учительскую таким предвестием лета, что и Петру Ильичу Чайковскому в лакированной раме было уже, казалось, на всё плевать. Он тоже хотел как можно скорее убраться из этой комнаты навсегда.
– Так что ты нам скажешь? – спросил Марк Юрьевич, перестав барабанить марш и взглянув на Соню поверх очков, – мы ждём твоего решения.
– У меня понизилась успеваемость, – робко бросила на стол Соня последний козырь, – по математике за год – тройка. И по французскому.
– Хорошо. У тебя есть время до понедельника. Если не передумаешь, пусть приходит за документами твоя мама. Тебе мы их не можем отдать. Иди.
Соскальзывая на попе вниз по перилам лестницы и идя затем к распахнутой настежь двери, Соня осознавала, что если ей сейчас встретится кто-то из любопытных – счастье будет отравлено, потому что придётся либо соврать, либо ещё раз унизиться объяснением, либо грубо обидеть. Ужасно этого не хотелось. Однако, на этаже оказались лишь маляры, уже соскребавшие с потолка старую побелку, хотя ремонт должен был начаться только через неделю, и тётя Зина, уборщица. Малярам до Сони не было дела, а с тётей Зиной она имела скверные отношения, потому её можно было не опасаться. Но за порогом Соня столкнулась с Нелькой, своей подругой буквально со дня рождения. Они вместе ехали из роддома в одном такси и жили все годы в одном подъезде. Нелька училась в скрипичном классе.
– Ну, как дела? – спросила она, схватив Соню за руку, – отбрехалась?
– Да, кое-как. А ты для чего пришла?
– Учебники сдать, – ответила Нелька, хлопнув рукой по сумке, болтавшейся у неё на плече, – ты, может, со мной поднимешься?
– Ни за что! И ждать я тебя не буду.
– Ну, хорошо. Я завтра их сдам. Ты знаешь, мне очень нужно поговорить с тобой.
Если Нельке очень хотелось поговорить, пытаться избавиться от неё не имело смысла. И пришлось Соне идти с ней в парк, где они обычно гуляли. Располагался парк на самой окраине городка. В нём были скамейки, пруд и киоск с мороженым. Взяв по два эскимо, девочки уселись на травке возле воды, под ветками клёна. Солнце светило ярко, но грело слабенько, потому что дул сильный ветер. Две какие-то женщины на другой стороне бросали хлеб уткам. Те подплывали к самому берегу и дрались за каждый кусок.
– Ты хорошо сделала, что ушла, – говорила Нелька, скусывая с мороженого его шоколадную оболочку, – и я бы на фиг ушла. Срала я на эту скрипку! Мне больше нравится саксофон. Но мама, боюсь, расстроится. У неё и так хватает проблем. Отец опять запил. Вот твоей маме сказочно повезло!
– Не поняла. Чем?
– Ну, мужа нашла нормального.
– Он – не муж, – с досадой сказала Соня, – сколько раз повторять? Они не расписаны.
– Ну, и что? По факту он – муж. Я не понимаю, Сонька, что ты так злишься? Я ведь прекрасно помню твоего папу! Козёл он конченый! Пропил всё! И маму почти споил. Если бы не Саша… Слушай, сколько ему? Тридцатник-то есть?
– О чём ты хотела поговорить? – сурово спросила Соня, бросив в пруд палочку от мороженого. Второе ей не хотелось. Нелька хихикнула.
– А я знаю, из-за чего ты бросила музыкалку! Из-за того, что Саша сам сочиняет музыку и всё время тебе твердит,
