Зазвонил телефон. Лейтенант взял трубку.
— Сарриа? Это я — Сабади. Есть новости. Оказывается, Антонио Молина, покойный супруг Консуэло Родригес, унаследовал от отца такую же сумму, как и его брат Ансельмо. Существенное различие между ними состояло в том, что Ансельмо всегда был эксплуататором, а у Антонио было иное мировоззрение: он хорошо относился к своим рабочим, не умел или не желал вести грязную игру в бизнесе. Это стоило ему поражений во всех начинаниях, которые он пред принимал, а их было много: продажа автомобилей, обувная промышленность, купля-продажа земельных участков, горнорудная промышленность и другое. Он медленно, но неуклонно шел к разорению, вызывая этим презрение своего брата и даже собственной жены, имевшей замашки знатной сеньоры…
Сарриа попытался, но так и не смог представить себе эту шепелявящую старуху в роли великосветской дамы.
— Альберто — его сын от первого брака. Первая жена Антонио Молины умерла во время родов, после чего он женился на Консуэле: Хосе-Рамон — их общий сын. Когда Антонио в шестьдесят третьем году умер, он оставил своей вдове и сыновьям все, что имел: дом и машину. Вот и все, что я разузнал об Антонио. Теперь слушай дальше.
Я переговорил с доктором, о котором говорила Консуэло, и он подтвердил, что звонил в тот вечер примерно без четверти или без двадцати минут двенадцать. Это соответствует тому, что говорили они. По словам врача, он разговаривал с сыном, так как мать лежала в постели. Это снимает с Хосе-Рамона все подозрения.
— Послушай-ка, а что ты установил насчет Альберто Молины, который находится в трудовой колонии? Может быть, у него в тот вечер была увольнительная?
— Я как раз собирался об этом рассказать. В комитете его квартала отмечены все дни, когда он должен получать увольнительную. Это у них делается в целях контроля по согласованию с центрами перевоспитания и социальной профилактики. В день, когда было совершено преступление, увольнительная ему не полагалась, хотя они мне посоветовали на всякий случай проверить еще в колонии. В КЗР мне также сообщили, что они интересовались поведением Альберто в деревне. Оказывается, работает он очень хорошо, поведение также отличное. Преступление, за которое он угодил в колонию, не слишком тяжкое: он работал шофером и однажды вечером, после работы, без разрешения заехал домой на служебной машине. Позже он признался, что допускал такие нарушения и раньше. В этом же случае имело значение то, что автомашина предназначалась для отправки в глубинные районы страны и в ящичке на передней панели находились деньги и талоны на бензин.
Во время рассмотрения дела он заверял, что не знал об этом и что ни к талонам, ни к деньгам не притрагивался, но остается фактом, что, когда на следующий день он пригнал машину обратно, ящичек был пуст, а замок на нем взломан. Дверцы кабины, однако, не имели следов взлома, а единственная связка ключей от машины осталась у него.
Украденные деньги и талоны найдены не были. Поскольку уголовного прошлого он не имел и был добросовестным работником, ему дали только шесть месяцев исправительных работ.
Едва лейтенант положил трубку, как телефон зазвенел снова.
— Слушаю. Да, Сарриа… Ого! Этого я ожидал. Взорвалась? Тем лучше. Что собой представляет? Отправьте в лабораторию, чтобы установили происхождение этого динамита. Всего доброго.
— Скважина?! — изумился младший лейтенант.
— Именно, — подтвердил Сарриа. — Нашли подрывную шашку домашнего производства примерно в сотне метров. Судя по количеству взрывчатки, взрыв не причинил бы ни малейшего вреда.
— И это склоняет вас к версии с похищением папки?
— Ага. Эта шашка представляла собой непригодный динамитный патрон, закрепленный с помощью винтов и гаек внутри какой-то трубы. Это смахивает на инсценировку. Они думали, что…
— Один момент! — прервал его Эрнандес. — Разве это ни о чем вам не говорит?
— Я же сказал тебе: это смахивает на инсценировку.
— Нет, я не о том. Я имею в виду динамитный патрон сам по себе.
— Так что же?
— Откуда вы только что приехали? — ответил младший лейтенант вопросом на вопрос.
— Я?… Я был на… Что ты хочешь этим сказать?
— Что вы меньше часа назад находились в таком месте, где при известной ловкости и осторожности можно вполне раздобыть непригодный динамитный патрон. Особенно если ты инженер.
— Ты связываешь Вальдо с… — показал головой Сарриа.
— Я связываю Вальдо, его ложь насчет отца, его сомнительное алиби, телефонный звонок к нему, отметку в газете и те безусловные возможности, которые он имеет, чтобы достать динамит. Вам этого мало для подозреваемого?
— Нет, пожалуй, нет, — медленно ответил лейтенант. — И к тому же он у тебя был на прицеле.
— Да, но сейчас я предпочел бы, чтобы он был здесь.
Уже в дверях их остановил телефон, звеневший пронзительно и настырно. Лейтенант вернулся к письменному столу, снял трубку:
— Слушаю! Да, говорит Сарриа. Молина? Разумеется, меня интересует. Говори… В церкви? — Он сделал Эрнандесу знак рукой, чтобы обождал. — Хорошо… Дай мне адрес реставратора. Что еще?… Женщина… Молодая или старая?… Да, понятно… Все, что будет иметь отношение к семейству Молины, обязательно мне сообщай. Я больше чем уверен, что это преступление в Департаменте нефтедобычи так или иначе связано с ними. До скорого.
— Что произошло? — спросил младший лейтенант, услыхав фамилию Молина.
— Я, правда, не знаю в точности, насколько сопричастно это с нашим делом, но что сопричастно — даю голову на отсечение. А вообще-то… Понимаешь, накануне того дня, когда было совершено преступление, двое мужчин разбили скульптурный образ испанской Святой девы в доме одного реставратора, которому эту скульптуру передал священник.
Священник же и заявил в полицию о случившемся. Он пояснил, что к нему в церковь позвонила какая-то женщина и поинтересовалась этим образом, сославшись на то, что должна исполнить обет. Священник сообщил ей, где находится эта скульптура, и только позже сообразил, что с ним говорили измененным голосом: ему и впрямь показалось странным, что он не мог определить, принадлежит этот голос молодой женщине или старой.
— А при чем тут семейство Молины?
— При том, что падре весьма огорчен, ибо Святую деву ему вручил лично Ансельмо Молина в шестидесятом году. Он отдал ее священнику на сохранение.
Эрнандес присвистнул от удивления.
— Тот фант, что Ансельмо вручил священнику Святую деву в шестидесятом году, не кажется мне чем-то из ряда вон выходящим; другие эмигранты поступали точно так же.
