— Это как раз правда. Это понимают все-все-все, но при этом все-все-все с удовольствием эту ерунду и потребляют.
— И причмокивают?
От непроизвольного смеха у Сергея из углов глаз вырвались две струйки слез:
— Молодец! Усвоили… Вот если бы только Тюленин не занимался тем же… я бы ему памятник поставил. Ей же ей, поставил! Однако он «разводит» читателя точно так же, как его персонажи «разводят» друг друга. Он создает у нас иллюзию, что нам непременно следует узнать, что ему есть сказать. А чтобы это узнать, его надо прочесть. Не говоря уже о том, чтобы купить. С другой стороны, что я его хаю? В конце концов, он — победитель литературного конкурса «Золотая запятая», а в рамках национальной премии «Платиновая закорючка» так и вовсе трижды признавался закорючкой года отечественной литературы.
— Так мне его читать не следует? — Швейцар заметно погрустнел: было видно, что он находил Тюленина пусть и привирающим, но зато интересным автором. — Может, тогда кого-то порекомендуете из личных предпочтений?
— Честно говоря, в нашей сегодняшней литературе наблюдается та же ситуация, что и в нашей политике: не за кем идти и некого читать. Мне все это сильно напоминает астрологию.
— А при чем здесь астрология?
— Астрология разъясняет не будущее — здесь она бессильна. Но зато она в состоянии разъяснить, как выдоить денежки из тех, кто верит, что будущее можно предсказать. А почему некого читать? Да ты в литературу просто не пробьешься! — Сергей вдруг заговорил с жаром и, если не с ненавистью, то с каким-то злобным отчаянием. — Чтобы добиться чего-то, в жизни, надо быть упорнее, чем слухи, самоувереннее, чем пуп Вселенной. Добиться же чего-то в литературе еще сложнее. Это нелегко. Ох, нелегко!.. Места перспективных авторов занимают не имеющие никакого отношения к литературе люди. Если ты никто и звать тебя никак — до свиданья! Но если рукопись принесет стручок, которому сказать пусть и нечего, но зато имя его примелькалось в прессе, издательство почтет за честь, даже обязанность, напечатать ее — пока этой обязанностью не воспользовался кто-то другой. Вот же как жизнь интересно устроена: засветился в какой тусовке, и сразу тебе доступ и на подиум, и на эстраду, и в кино, и в литературу, и в политику, а? — рявкнул Сергей так грозно, что швейцар невольно попятился и шлепнулся на стул; то, что теперь собеседник был на целых две головы ниже его, только подзадорило Сергея. — Смотрят не на то, есть что человеку сказать или нет, а на другое его весьма сомнительное достоинство. Хм… «засветился в тусовке». Поверить не могу, что я так сказал… А вы знаете, по сравнению с ужасным сленгом, на котором будут разговаривать люди будущего, это еще будет классикой русского языка. По сравнению с каким-нибудь «звезд-нул в тусне».
— Сергей, а вы сами пишете? — с наивной любознательностью поинтересовался швейцар.
«Раскусил, — Сергей невольно напрягся. — А ведь грешен я. Еще, чего доброго, решит, что это я из зависти к Тюленину прицепился. И ведь не соврешь — раскусил он меня…»
— Да, я писатель, но, похоже, этот факт бесспорен только для меня. — Голос Сергея сник, а нотки его похолодели и сделались монотонными. — Для остального же мира я просто мараю бумагу. С тем, что я умру непризнанным автором, я уже смирился, но вот с тем, что ничего больше не создав, — никогда!
— Вы, писатели, наверное, очень счастливые люди.
— Да какое там счастье?! В любой ситуации, где другие просто получают удовольствие, мы ищем тему для сюжета, все к чему-то присматриваемся, оцениваем, прикидываем, прислушиваемся да приглядываемся. Мука! Да, творчество это такая вещь… Это она с нами, а не мы с ней, если можно так выразиться… Я смотрю, вы читаете с карандашом?
— Да… — швейцар замялся, но быстро осознал, что ничего предосудительного в его манере чтения не было. — Подчеркиваю всякие интересные обороты.
— Я тоже читаю с карандашом. Правда, я не подчеркиваю, а зачеркиваю.
Сергей с одобрением рассматривал своего собеседника. Он даже любовался им.
«Будущее литературы в твоих руках, читатель. Уже не в наших, писательских. В твоих…» — Сергею казалось, что этим немым монологом он в состоянии обратиться в лице швейцара и к читателям настоящим.
— А вот жаль, что нельзя питаться текстом книг, а? — Добродушно-наивное лицо швейцара покрылось налетом мечтательности. — Почитал — и сыт. И размышляй дальше о сути и не сути…
— Очень жаль! — охотно согласился Сергей. — Но чтение требует серьезной мыслительной работы, а зачем напрягать мозг, когда можно предаваться пусть и никчемным, но столь ощутимым физическим радостям? Миру физических наслаждений интеллект не нужен. Интеллект лишь все усложняет. Некоторые только на пиво легко тратят шесть тысяч рублей в месяц, но не потратят и пятисот за всю жизнь на книги. Интеллект им лишь во вред.
— У них от него несварение желудка?
— Точно. Да и спать он мешает. Когда ты — просто мешок с желудочным соком, интеллект — помеха.
— Хорошо вы объясняете, Сергей. И пишете, наверное, соответственно. Что же вам путь в литературу не дают?
— Вы, что такое макулатура, знаете?
— Как же, как же — знаю.
— Так вот, макулатуру можно не только сдавать. Ее еще и сочиняют. Сейчас большим спросом пользуется именно она. Смотришь, вроде книга с претензиями на умность, а прочитал — и будто не читал. Дать тебе она ничего не может. И непонятно, то ли дело в тебе, то ли пуста книжонка-то — лишь набор слов, а вот идей-то, мыслей для этих слов и нет. Зачем теперь в школах изучать «Путешествие из Петербурга в Москву», когда есть «Москва-Петушки»? Да, такова уж несправедливость мира: те, кого не печатают, но кто живет литературой, страдают непомерно. Авторы же дешевок не знают мук творчества и отлично пережили бы отсутствие интереса к ним со стороны издателей. Они этих страданий не ведают, прекрасно себя чувствуют, но им-то как раз и отдают предпочтение!
Сергей почувствовал, что зарделся. Но не столько потому, что вошел в раж, подгоняемый своей речистостью, сколько из-за отсутствия в его библиографии хотя бы одного законченного литературного произведения, а значит, полного отсутствия в его биографии оснований для подобной речистости. Ему вдруг стало не по себе от мысли, что швейцару, возможно, все о нем прекрасно известно.
— Да я не о себе беспокоюсь, а за литературу, — виновато заметил Сергей, вдруг ощутивший себя Сережкой — неуверенным в себе и вечно чувствующим необходимость во всем оправдываться перед другими. — Когда видишь, каким «опусам» достаются современные литературные премии, становится не столько тоскливо, сколько страшно за будущее художественного слова. А правило «короткого предложения», соблюдения которого требуют от надеющихся напечататься? Отчего-то считается, что современный читатель страдает умственной одышкой и не в состоянии усвоить фразы длиной более шести-семи слов, а может передвигаться, то есть читать, лишь короткими перебежками. Вот увидите, я напишу однажды книгу о стране или планете поп-культуры, где преданы анафеме книги с абзацем более двух предложений, а золотой стандарт — предложения из трех слов.
