И уговаривал все время себя, что это чушь, никто на меня не смотрит, никому нет до меня дела, и вообще на меня могут обратить внимание только случайно, но гнилое сосущее болото под сердцем уже затянуло меня по самое горлышко.
Толкучка в аэровокзале. Очередь за билетами. Паспорт Репнина в трясущейся грязной руке. Каменная тяжесть пистолета в кармане.
На такси ехал в Домодедово. Почему-то запомнился по дороге рвущийся на ветру красно-голубой газовый факел над трубой какого-то завода.
Тогда еще подумал, что у меня есть: совсем немного денег, пистолет… и больше ничего. Мне, оказывается, нечего терять. Может быть, угнать самолет?
От Тбилиси до границы — по воздуху-то — километров двести-триста.
Так что, попробовать? Мне терять совсем нечего…
Или сесть там на какой-нибудь внутренний рейс?
Решился? Или еще в самолете посмотреть?
И когда таксист затормозил около аэропорта, я все еще не знал, что же делать.
Народу было полным-полно. Вылетов не давали. Надо пойти в нижний буфет, там в уголочке притыриться потихоньку.
Подсел к двум каким-то крашеным девкам. Пергидрольные дворняжки. Мы их называли «перекисы». С ними сидеть лучше, одинокий больше привлекает внимания.
— Ну, девулюшки, коньячка хорошего попьем? Лететь не скоро…
— Ой, какой вы интересный!..
Чего-то они там бормотали без умолку, хихикали, дурищи, и мы незаметно выпили две бутылки коньяку, и совсем хмель меня не брал, а затопляла всего сухая палящая злоба на весь этот проклятущий мир, на этих крашеных сук, на эти толпы дурачья с мешками и чемоданами, на Тихонова. Хорошо было бы бросить на них на всех атомную бомбу — испепелить всех, всех к едрене-фене!
И я вдруг почувствовал, что в сердце пришла спокойная и твердая готовность — от всей моей замечательной жизни, от плаката на стене, от выпитого коньяку и щебечущих дешевок — войти в кабину самолета, выстрелить в спину летчику, а второму дать рукояткой по рылу и велеть поворачивать на юг.
Что-то неразборчиво проорали по радио, я поднял голову.
И увидел Тихонова.
И еще не понял, мысль опоздала — сердце само мне крикнуло, что проклятый лягавый щенок снова встал на моей дороге, загородил собой спину летчика в кабине самолета.
Глава 37. ОБЯЗАТЕЛЬСТВА ИНСПЕКТОРА СТАНИСЛАВА ТИХОНОВА
Я прихлебывал невкусный кофе и медленно, без аппетита, жевал бутерброд, раздумывая не спеша о том, как сильно похож на Батона мужик, сидящий в углу буфета с двумя крашеными девицами, и продолжалось это довольно долго, пока я не понял, что он не похож на Батона, а это и есть Батон. И случилось это в тот миг, когда он поднял голову и встретился со мной глазами.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Потом Батон встал, похлопал себя по карману, обвел сидевших вокруг людей и криво, волчьим оскалом усмехнулся.
Я понял, что нахожусь в безвыходном положении: если попытаюсь его задержать, он откроет стрельбу. В помещении, переполненном ничего не подозревающими людьми.
Батон пошел к выходу.
Я встал и, срезая угол между столиками, двинулся за ним, и он все время оглядывался на меня. Руку он уже держал в кармане.
Я шел вслед за ним, на ходу дожевывая бутерброд, будто сейчас не было у меня важнее дела на свете — успею я съесть свой бутерброд с вареной колбасой или нет.
Батон быстрым шагом пересекал вестибюль. До вертушки-двери — двадцать шагов. Я побежал. Батон бросился к двери, и я увидел, что рядом со мной в стеклянной стене зияет проем на улицу — выставлена фрамуга, я нырнул в нее, в лицо плеснула острая дождевая пыль, ярко полыхнули автомобильные фары у входа, который оказался совсем рядом, затормозил автобус, и из него навстречу выбежавшему Батону посыпались пассажиры. На мгновенье он потерял меня из виду, и я выбежал на мостовую, чтобы обогнуть автобус спереди и выйти Батону в спину, но и он соображал довольно быстро и сразу понял, что для него автобус — хорошее прикрытие. И когда он выскочил из-за кабины, то мы столкнулись носом к носу. Пистолет он вытащить не успел, я перехватил его поперек корпуса, а в голове четко билась мысль: «Если он вырвет руку из кармана — мне пришел конец…»
Драчун из меня неважный, и приемы знаю плоховато, но впервые в жизни я ощутил: если не удастся удержать Батона, то через несколько секунд я умру. Батон был тяжелее меня килограммов на двадцать, и рвался он бешено, таская меня по тротуару, как куль. Но вытянуть руку из кармана я ему не давал. Какие-то люди, наверное пассажиры автобуса, что-то кричали, молодой таксист — из лучших, конечно, побуждений, — стал оттаскивать меня от Батона, и я закричал: «Отойди, пистолет у него!..», и Батон, как бы подтверждая это, хрипел отплевываясь: «Перестреляю, падлы, паскуды проклятые!..»
Люди не могли взять в толк, что происходит, и в растерянности стояли вокруг, а Батон, извернувшись, ударил меня головой в лицо, и все вокруг загрохотало, будто бухнуло из пушек, заметались, запрыгали по мокрой мостовой фонари, завертелись над головой в бешеном танце голые ветки деревьев, я почувствовал, что по лицу у меня течет кровь, меня тошнило от ее ужасного мясного запаха, и от Батона остро пахло зверем; вдруг боль во всем лице стихла из-за того, что он вцепился мне зубами в плечо, и я чувствовал, как он вырывает из меня кусок мяса, и мне бы, наверное, не выдержать этой муки, но отпустить его я не мог, иначе все они — вчерашние и завтрашние — Крот, Лагунов, Прохацук, Белаш, Батон — меня бы убили, они оказались бы сильнее. И я не отпускал его руку в кармане, я держал Батона в захвате поперек корпуса, прижимаясь к его рубахе своим разбитым в кровь лицом, в котором болела каждая клеточка, а он бил меня ногами, левой рукой под ложечку, в печень и не мог добить, заставить разжать руки. Вдруг я почувствовал, что скоро потеряю сознание, хотя еще держал его руку, а перед глазами уже мелькало безумно слепое лицо деда Батона, и Лена говорила: «А какой ценой это достанется, тебе безразлично, Стас», и мать, светя детскими глазами, объясняла, что надо устроить свою жизнь вовремя, и Шарапов говорил: «Без нужды не обнажай, без славы не применяй…»
Где-то далеко раздался тонкий частый треск, словно строчили из игрушечного пулемета, бешено забился в моем судорожном объятии Батон, и я понял, что это приближается патрульный мотоцикл, Батон рванулся и дико, страшно, как волк, завыл, мы оба упали на мостовую и покатились по лужам, по грязи, но рук я не разжимал. Потом приподнял голову и увидел, что желтый мотоцикл совсем рядом, я видел даже дымки у выхлопных труб и брызги из-под колес, и видел, как с коляски спрыгнул и бежит к нам милиционер, но Батон снова страшно ударил меня головой в лицо, на мгновение я откинулся, и он смог вырвать руку из кармана и выстрелить в меня.
