Глеб. Глаза Алисы весело блестели сквозь сырые локоны, прилипшие к лицу.
– Ни капельки!
– Ты же мокрая вся – Глеб включил подогрев ее сидения и Алиса зажмурилась, как кошка.
Дождь создавал странное ощущение отсутствия, или пребывания в небытии. Казалось, что струи воды поднимали землю куда-то в высь. Приводили в космическое состояние вселенского хаоса, размывающего границы стихий.
Человеку часто кажется отчаянно несправедливым то, что жизнь – это лишь миг, когда вокруг гремит вечность. Быть может, поэтому так тесно нашим душам в оковах немощных тел? Быть может, поэтому мы изнуряем себя в спортзалах, пытаемся правильно питаться и следим за весом? Мы гонимся за иллюзией собственной незыблемости, мысли и существования. Только все распадается, стоит моргнуть… Мы плачем об уходе наших близких и о собственном разрушении. Вот она, исполинская башня человеческого одиночества и нашего сиротства, грандиозная, подавляющая, молчаливая… А дождь в безразличном томлении льет и льет вращая космическое колесо, растворяя мертвое и возрождая живое. День неизбежно сменяется ночью, солнце неизменно выглядывает из-под мрачных туч, озарив землю светом и согревая ее теплом. И после долгой осени, морозной или слякотной зимы приходит весна. Изумрудная трава покрывается ковром желтых одуванчиков. Души воскресают вновь, ибо нет смерти, есть только жизнь…
Глеб и Алиса сидели на веранде своего дома, они были веселы и счастливы. Вокруг, сплошной стеной лил дождь. Весь мир уменьшился до размеров кирпичного дома, который дышал горячим дымом, разгорающегося камина.
– Когда то, в детстве, я играла в шалаш. Я садилась под старый кухонный стол, завешивала его простынями и шторами со всех сторон, и замирала в сумраке. Тогда я чувствовала тоже, что и сейчас. Было так странно и уютно.
Глеб поднялся и зашел в дом, чтобы принести Алисе одеяло.
Капли падали на землю и разбивались, нависая над поверхностью мелкой пылью. На крышу с грохотом обрушивались тёплые струи и водяной топот перестукивал на ребристых скатах крыши.
– Может вытьем немного вина? – предложил Глеб.
– Ты пей, я не буду.
После ужина, они сидели перед камином. За окном все еще лил дождь.
– Ты должен отдыхать от меня, иногда – сказала Алиса.
– Я не устаю.
– Ты все равно должен, позвони друзьям, сходите куда-нибудь.
-У меня нет друзей.
– Я же глупая женщина, ты не можешь говорить только со мной, иначе станешь как я.
– Ты хочешь, побыть одна?
– Нет, я всегда хочу быть с тобой.
– Я тоже, но ты права, у меня должны быть дела, кроме тебя. И они будут, после того, как ты родишь. Пока, я хочу еще немного пожить так, как сейчас. Никого кроме нас в мире.
– Да, есть только мы.
– Это немного странно – Глеб улыбнулся.
– Жаль, что это не на всегда.
– Жаль.
Когда стемнело, по стенам и потолку забегали тени, которые, казалось, приходи из ни от куда. Призрачный лунный свет струился через оконное стекло, он казался медленным и вязким. На улице горели тусклые, желтые фонари и немногие, одинокие окна в черных силуэтах домов. Где-то на горизонте мерцало желтоватое зарево города…
– Здесь почти не видно звезд.
– Да, только черная пустота.
Глеб и Алиса лежали в кровати и смотрели друг на друга.
– О чем думаешь?
– Ни о чем.
– И я…
Алиса закрыла глаза и пробормотала в дреме:
«Мировое началось во мгле кочевье:
Это бродят по ночной земле – деревья,
Это бродят золотым вином – гроздья,
Это странствуют из дома в дом – звезды,
Это реки начинают путь – вспять!
И мне хочется к тебе на грудь – спать.» 229
Летом они путешествовали по югу России. Автомобиль, задыхаясь карабкался по серпантинной дороге. Он мчался среди отвесных скал, пока не вырвался на гигантское плато. Оно было изрезано невообразимыми ущельями, оврагами, могучими утесами и километровыми гранитными стенами. До горизонта расстилалась укрытая изумрудной травой земля. Островами она появлялась и исчезала в дымке зарождающихся, где-то далеко внизу облаков. Над всем нависала белоснежная громада Эльбруса. Словно мифический Олимп он то скрывался за облаками, то вновь показывался на фоне голубого неба, рассыпаясь искрами мерцающего на солнце льда. Иногда, потоки сизого пара поднимались над двойным изголовьем знаменитой вершины. Казалось, что могучий, древний вулкан проснулся и извергает струи дыма на невообразимую, почти космическую высоту.
В те дни они много гуляли. Когда Алиса уставала, они останавливались, садилась на камни, или травы альпийских лугов и рассматривали застывшие куски древней лавы. Камни, заточенные ветрами, походили клыки доисторических чудовищ. Где-то гремели водопады и шептали горячие, минеральные источники.
– Помнишь, как шумно и тесно было в Индии? Как здорово, что здесь можно целый день никого не встретить. – заговорила Алиса.
– Да.
Местами еще лежал зимний снег, искрясь на солнце россыпью белоснежных вспышек. Сотни ручьев стекали со склонов, рассекая землю сетью кровеносных сосудов. Казалось, что мир вокруг приветствовал редких путешественников ласковым шелестом ветра о молодую траву. Лишь, безучастные горы безразлично взирали на заигрывания природы и человека, которого, впрочем, вряд ли было видно с высоты их заснеженных вершин.
В какой-то момент, путь превратился в изматывающий подъем по обманчиво простым, травянистым склонам. Местами были осыпи и курумники. При взгляде вниз, долина представала головокружительной бездной. Незаметно, стих шум водопада. Лишь ветер тревожил вечный покой базальтовых скал. Казалось, что он, в отчаянном, но безнадежном порыве пытался пробудить горные вершины, согнав с них марево векового сна.
Преодолев подъем, Глеб и Алиса оказались у подножья отвесной скалы, которая могучей тенью укрывала, едва оттаявшее, после зимы озеро. Казалось, что окружающие утесы и пики – это руины давно забытого театра. На гигантской сцене, которого каменными изваяниями застыли актеры, все еще узнаваемые в разбросанных, всюду, валунах и льдинах.
Вышли на пологий хребет. Он широкой дорогой раскинулся между вершинами, словно позвоночник древнего дракона. Где-то внизу, в безымянном ущелье, которое походило на кратер гигантского метеорита скопился тяжелый туман. Он медленно поднимался в небо и облаками растекался по небу. На ближайшие вершины наползала мрачная тень и они теряли краски, становились почти черными. Все было огромным.
Незаметно пролетело лето, настала осень. Глеб и Алиса совершенно перестали ощущать время и были очень счастливы. Иногда, Глеб ловил себя на мысли, что избыток счастья отупляет. Он перестал размышлять, рефлексировать, планировать. Просыпался и засыпал, едва замечая проносящиеся мимо дни. Наверное, если говорить о страдании, как о противоположности счастью, то это не всегда катастрофа. Чаще всего, это лишь беспокойство, затруднение, которое мобилизует, придает энергию, интерес, разжигает любопытство, стремление и жажду движения. Счастье же вводит в оцепенение, затормаживает, похоже на наркотик, который разрушает тело и мозг.
Вот и сбылась любовь настоящая, желанная, убивающая… Глебу вспомнились какие-то литературные персонажи: Настасья Филипповна и Рогожин, Анна Каренина и Вронский. Они шли к саморазрушению, деградации, гибели, сгорали. При этом, и жили, любили, боролись, искали…
Интересно может ли быть по-другому? Например, как
