ковер, продолжая отчужденно взирать на собственное отражение в огромном жестяном подносе, который русалки использовали для того, чтобы часами услаждать взор собственными миловидными лицами.
Солнце клонилось к закату, открывая миру свое ярко-оранжевое сердце. Лагуна впитывала в себя его краски и буквально светилась изнутри, подобно нежным улыбкам девиц, наполняющих ее первозданной жизнью.
Босоногие русалки плавно расхаживали по узким, лихо закрученным тропинкам, верещали и смеялись, дурачились и улюлюкали, словно дети, вышедшие вечером поиграть в салки. Некоторые из них несли в своих нежных ладонях заостренную кверху гальку, другие же бросали на замшелую поляну сломанные сучки и ветви деревьев, а третьи расставляли вокруг будущего огнища подносы со спелыми яблоками, грушами, грибами и жестяные кувшины со свежей водой.
Вся процессия двигалась неспеша, игриво, слегка пританцовывая. Казалось, не было совершенно никакой разницы между этими веселыми нимфами и обыкновенными людьми. Они также сажали и собирали урожай возле Лагуны, устраивали праздники, усаживались лицами друг к другу и рассказывали небылицы, одна другой волшебней и очаровательней.
Все это действо производило на Брана гипнотический эффект. Он замер на месте, пристально разглядывая одну из златокудрых русалок, которая разливала по глиняным бокалам свежее питье, обольстительно хлопая светлыми ресницами.
Заметив пристальный взгляд юноши, она нежно улыбнулась и, поставив кувшин на пол, двинулась прямо к нему навстречу, стараясь как можно дольше удерживать визуальный контакт.
— Кажется, тебе тут довольно одиноко, — ласково прощебетала она, подходя к мальчику все ближе. — Не хочешь прогуляться со мной, пока не затрубили в рог?
Бран опешил, по его лицу покатился скользкий пот — вид нагого женского тела приводил юношу в замешательство.
— Я… Мы… Думаю, что нет. Петра должна вот-вот вернуться…
Русалка притянула его к себе и, глядя прямо ему в глаза, игриво прошептала:
— А если мы ей не скажем?
Не дождавшись его ответа, девушка поволокла его за собой, проходя мимо будущего костра, ошеломленных сестер и их радостной процессии. Она уводила Брана за дома и деревья, пока визги и смешки практически не стихли и в омуте вечернего зарева они не остались одни.
— Прости меня, я даже не успела представиться, — вздохнув, сказала изящная дева. — Мое имя Рика. Я одна из тех, кто ходит за водой к одному из озер, что неподалеку отсюда, — продолжая нежно улыбаться, вещала русалка. — Тебя зовут Бран, верно?
— Да, мэм, — кивнул юноша.
— Бран, знаешь, мне кажется, что я видела тебя в своих снах, — щебетала Рика.
Она подошла так близко, что юноша, пытаясь отстраниться от пылающей, слегка покачивающейся груди девушки, споткнулся о большой булыжник и упал прямо на землю. Но русалка не прекращала донимать его. Разместившись рядом, она буквально наступала на юношу и неумолимо приближалась своим обнаженным телом к его телу.
— Помнится, в этом чудесном сне я напевала тебе одну чарующую мелодию. Дай-ка припомню…
Неожиданно для Брана русалка начала нежно напевать что-то вроде детской колыбельной, стараясь смотреть ему прямо в глаза, чтобы мелодия дошла до самого его сердца.
— Когда солнца свет угаснет в тени,
Когда перестанут петь соловьи,
Возьму твое сердце и крепко сожму,
Всю силу и душу твою отниму…
Бран не слышал слов этой колыбельной, но ее действие ощутил всем своим существом. Его взгляд, как и рассудок, затуманился, а тело бессильно обмякло. Он видел, как Рика приближается своими алыми губами к его слегка приоткрытым губам, ощущал, как она сжимает его подбородок, но отчего-то не испытывал страха, лишь желание, огонь и страсть, что пылали в его груди. Чувства, которые доселе он никогда не испытывал, накрыли его так сильно, что из их скользких лап невозможно было вырваться. Раскосые глаза русалки горели каким-то потусторонним светом, но она продолжала петь чудную колыбельную своим тонким, немного срывающимся голоском.
— Когда вновь проснется сырая земля,
Русалка дитя понесет от тебя…
Пропев эти строки, девушка уже готова была впиться в девственные губы Брана, но внезапно кто-то с силой потянул ее за длинные локоны, отчего она истошно закричала, а Бран вновь пришел в себя, словно этот вопль рассеял туман, наложенный чарами нежной колыбельной.
— Ах ты чертовка, бесовщина! — громко выкрикивая проклятья, Петра натягивала длинные золотистые кудри своей сестры, вырывая некоторые пряди клоками. — Как ты посмела?! Думаешь, Элла простит тебе это, жалкая девица?!
Бран застыл на месте. То, что происходило с ним в эту минуту, было просто отвратительным. Еще недавно прекрасные юные девы сейчас набросились друг на друга и били, истязали, царапались, как хищные волчицы. Все очарование, которое они произвели на него в этот день, растворилось, исчезло вместе с тем, как исказились их прекрасные лица.
Рика стала вырываться, трепыхаясь по земле. Она уселась верхом на Петру и теперь контролировала ситуацию, нанося своей сестре сокрушительные удары кулаками и вцепившись в ее тело острыми, как у ястреба, когтями. Заметив, как Бран со страхом и дрожью взирает на битву русалок и хватает ртом прохладный вечерний воздух, уже готовый убежать, куда глаза глядят, созвать своих друзей и убраться из Лагуны, Петра схватила с земли тот самый булыжник, на который пару минут назад по неосторожности наткнулся юноша, и с силой ударила Рику по голове, отчего алые брызги густой крови полетели во все стороны, а златокудрая девица ничком упала на свою сестру, тут же испустив дух. Бран не мог кричать, неведомая сила заставляла его молча взирать на эту чудовищную картину. И когда Петра поднялась, сбросив с себя тело мертвой сестры, и подошла к нему, он мысленно был готов к тому, что и сам вскоре станет таким же безжизненным сосудом, как Рика. Но приблизившись к нему и опустившись возле него на колени, Петра лишь поцеловала его в лоб и, вытирая кровь со своего лица, тоскливо запела:
— Засни скорей, как вождь Морлей,
Среди лесов, среди зверей.
Забудь грех мой, как страшный сон,
Пусть злые духи выйдут вон…
Бран сомкнул глаза и, упав на землю ничком, потерял сознание.
Когда юноша очнулся, то не мог вспомнить ни Рики с золотыми кудрями, заманившей его вглубь Лагуны, ни Петры, без малейшего сомнения убившей свою сестру, ни своего страха и ужаса при виде отвратительнейшей картины — совершенно ничего из произошедшего. Все было как в тумане.
Бран удивился, что очнулся возле горевшего до самых небес, до самых высоких, сверкающих своим приятным отсветом звезд костра, а голова его лежала на коленях синеволосой русалки, перебирающей
