– Я всегда на твоей стороне, – твердо сказала она.
– Не чувствовал я этого, – ответил он с горечью, – тогда, за ужином, когда открылась правда про Нобла с Тоем. Ни от кого я в тот вечер не чувствовал поддержки.
– Я уже извинилась. Я была не права. Прости меня! – Уиллади срывалась на крик.
Сэмюэль продолжал говорить, будто не слыша. Все, о чем он так долго молчал, рвалось наружу.
– А я, осел безмозглый, не видел, что все в доме сговорились от меня скрывать. Понимаешь, каким дураком вы меня выставили?
– Я же сказала, мне очень стыдно.
Не то слово стыдно – ей было страшно.
– И чему ты научила детей своим примером? «Если папашка против, делайте втихаря»? (Никогда Сэмюэль не называл себя «папашкой».) «Если правда причиняет боль, кому она нужна»?
– Прости меня, прости, – твердила Уиллади сквозь слезы.
Сэмюэль свернул на подъездную дорожку к дому. На скотном дворе дети протягивали Леди сквозь ограду какое-то лакомство. Сэмюэль посидел за рулем, посмотрел на детей, взглянул на вывеску над лавкой Каллы: «МОЗЕС».
– Мне всегда нравилась присказка «Мозес не врет», – сказал он. – А теперь, честно признаюсь, Уиллади, слышать ее не могу. Потому что истинный смысл таков: Мозес не врет, но и всей правды не скажет.
Они никогда не ссорились, даже ни разу не спорили по-настоящему. Со дня знакомства они наслаждались друг другом – жили без правил, без запретов, ожидая друг от друга только лучшего и отказываясь верить плохому. Уиллади смотрела на другие семьи, несчастные и даже счастливые, и ей было бесконечно жаль всех этих людей, ведь они не представляют – им просто неоткуда знать, – сколько радости может приносить любовь.
Теперь от прежней радости не осталось и следа, и неизвестно, удастся ли ее вернуть.
Сэмюэль, не заходя в дом, отправился в сарай чинить старый трактор Джона. Уиллади на скорую руку приготовила ужин, созвала всех к столу, а сама зашла в «Открыт Всегда» и захлопнула дверь, чтобы никто не видел, каково ей сейчас.
Калла, даже не видя лица дочери, догадалась: что-то не так. Ночью она лежала без сна, думая и мучаясь. Когда стало совсем невмоготу, поднялась с постели и второй раз в жизни зашла в бар. Уиллади, стоя у раковины, мыла бокалы, все посетители уже разошлись.
– Не понимаю, зачем делать культ из работы, – вздохнула Калла. – Это же глупость, не закрываться, когда ни души.
Уиллади отвечала:
– Той однажды закрыл бар пораньше – и видишь, чем кончилось.
Калла засмеялась, хоть тут и не до смеха.
– Расскажешь мне, что происходит? – спросила она.
– Ложь и обман, мама, – устало выдохнула Уиллади. – Ложь и обман.
– Бернис, – догадалась Калла. – Что же она натворила?
– Да много чего, – сказала Уиллади. – Но я не про ее ложь и обман.
Узнав, в чем дело, Калла сказала:
– Если считаешь, что ошиблась, – исправь, и дело с концом.
– А вдруг Сэмюэль не даст?
– Бог с тобой, Уиллади. Как это – не даст исправить? Только не повторяй мою ошибку с отцом – не упусти время. А что до Бернис, ты же умнее. Перехитри ее.
Уиллади поставила в сушилку последний стакан, сполоснула мыльную раковину.
– Может, я и умнее, зато она высыпается. Ее мысль впереди моей бежит.
Калла взяла влажную тряпку, вытерла стойку. Она ощутила внезапный прилив сил.
– Знаешь что, – начала она, – что бы Бернис ни натворила, ей не под силу с тобой тягаться. Да и самое время проучить эту телку.
– Не знаю я, как ее проучить, – простонала Уиллади.
А Калла сказала:
– Ну а я знаю.
Уиллади закрыла бар точно по расписанию, приготовила завтрак, проводила детей в школу.
Приняла ванну и отправилась на поиски мужа. Сэмюэля она нашла за сеновалом – рубил бузину вокруг дереводробилки.
– Спасибо тебе за вчерашние слова, – с ходу начала Уиллади.
Сэмюэль воткнул в землю топор. Он не улыбнулся, зато хотя бы слушал.
– Ты был прав, – продолжала Уиллади. – Не в том, что поверил Бернис, – не в ней дело. А в том, как я ошибалась. И печальней всего, что я бы так ничего и не поняла, если бы ты не указал на ошибки.
Уиллади стояла чуть поодаль от Сэмюэля, не смея верить удаче, не решаясь приблизиться, протянуть руку. Вдруг он отпрянет и между ними вырастет глухая стена?
– Это правда по-мозесовки? – спросил Сэмюэль спустя вечность. – Или просто правда? Я не стану выслушивать то, что потом обернется против меня.
– Просто правда, – сказала Уиллади. – Иной правды ты теперь от меня не услышишь. – И добавила: – Не всегда приятно, но придется терпеть.
Сэмюэль кивнул.
– И знай, Сэмюэль Лейк, – горячо продолжала Уиллади, – я всегда на твоей стороне. Может быть, ты мне сейчас не веришь; может быть, мои поступки говорили о другом. Скажем, когда я подавала детям плохой пример, учила их, что можно что-то делать у тебя за спиной. Но я не задумывалась тогда, правильно или неправильно поступаю. Я делала то, что считала нужным. Поговорю с детьми, объясню им, как непорядочно себя вела, как жестоки мы были. И скажу им, что отныне мы будем поступать по-другому.
Сэмюэль снова кивнул.
И сказал:
– Я по-прежнему хочу чтобы Бернис пела на богослужениях. Ты не против? Чтобы она пела?
– Ты же не против, чтобы я работала в «Открыт Всегда».
Сэмюэль не смог сдержать улыбки:
– Ты правда грозилась стащить ее со сцены за волосы?
Уиллади, запрокинув голову, расхохоталась.
– Да, грозилась оттаскать ее за волосы. Но сцена тут ни при чем.
Для Сэмюэля приготовили ужин-сюрприз, дети помогали. Никому из них в жизни не приходилось стряпать ничего сложнее гренков, но Уиллади посвятила их в тайны мастерства – научила печь мясной рулет и делать картофельное пюре. А заодно не забыла о своем обещании Сэмюэлю.
Пока она объясняла разницу между «правдой по-мозесовски» и «просто правдой» и говорила, что правду лучше не утаивать и отвечать за последствия, младших детей замучила совесть.
– Мы разбили ему сердце, – вздохнул Бэнвилл.
– Да, – кивнула Уиллади, – но разбитое сердце можно вылечить. – И рассказала о том, как попросила у папы прощения и ей стало легче.
В спальне произошло и кое-что еще, отчего полегчало и Уиллади, и Сэмюэлю, но детям о таком не расскажешь.
Сван предложила:
– Может, сделать для него плакат «Прости, мы исправимся»?
В летней библейской школе ее научили делать краски из кукурузного крахмала, воды и пищевых красителей, а у бабушки Каллы можно попросить большой лист белой бумаги, в которую она заворачивает покупателям мясо.
Блэйд вызвался помочь с плакатом, но сначала решил собрать для Сэмюэля букет. В это время года на грядке остались одни хризантемы, но цветы есть цветы. Он прекрасно помнил, как порадовали цветы дядю Тоя, а что хорошо для дяди, придется и папе по душе.
