надменным, самодовольным, но каким-то пустым взглядом. Громко поучала своих детей, совершенно примитивными, шаблонными фразами. Было очевидно, что она не обдумывает сказанное, а просто реагирует, почти на уровне рефлексов. Казалось, что малолетние вампиры высосали из нее не только молодость и молоко, но и разум. Превратили в пустую скорлупу, зомби, раба бесхитростных команд: «Мама, какать», «Мама, принеси», «Мама, унеси». Почему то, Глеб представил, как дети надевают на свою мать ошейник с намордником и смеясь, в припрыжку ведут ее домой, запуская по дороге мыльные пузыри.
Покончив с ужином, Глеб вернулся в больницу. Ветер мел по улицам гнилые листья и окурки. В низком, московском небе клубились огромные, черные тучи, освещенные призрачным, городским заревом. Они отбрасывали жуткие тени на мокрые стены серых домов.
Глеб надел белый халат и пошёл по гулкому коридору к родильному отделению. Странно, каким привычным все казалось. Глеб постучал. Никто не ответил. Вошел. Доктор все так же сидел спиной ко входу. Сестры не было. Алиса не шевелилась, она казалась тенью самой себя, почти незаметной среди простыней и медицинских приборов.
– Хорошо, что Вы пришли – обратился доктор к Глебу – надо делать кесарево сечение.
– Это опасно?
– Нет, совершенно рядовая операция.
-Тогда чего же мы ждем?
-Уже готовят операционную – ответил доктор – пойду проверю.
Он вышел, оставив после себя звенящую тишину и потрескивание ламп. Глеб сел. Огляделся. Встал. Походил. На Алису смотреть не мог.
– Глебушка, ты здесь?
– Да, Алиса… – он склонился над Алисой.
Она заплакала. Почти беззвучно. Только гримаса отчаянья исказила ее лицо, не давала дышать. Слезы катились как-то неправильно. Не вниз по щекам, а к вискам, затекая в уши и волосы.
– Какая же я никчемная. Все из-за меня мучаются. Наверное, ты уже пожалел, что связался с такой дурой, как я. Но, милый, я больше не могу, я больше не могу терпеть. Прости меня, пожалуйста. Я такая плохая женщина. Пусть это уже закончится. Я больше не могу. Ни одной секунды больше не могу.
Глеб держал ее за щеки, стирая слезы большими пальцами.
– Дорогая, прошу тебя, потерпи еще не много. Скоро все закончится. Если ты не справишься, то никто не сможет.
– Глебушка, я больше не могу. Все сломалось во мне. Я отдала все силы, которые были.
Глеб гладил ее голову. Больше он ничего не мог.
Потом Алису увезли.
Глеб прикрыл глаза. Странные мысли пришли в голову. Показалось, что вспомнил, как зародился в чреве матери. Парил в безмятежной невесомости и темноте. Вокруг космос и тишина. Глеб шевелился, но не ощущал своих движений. Казалось, что тела просто нет. Есть только чистое сознание бесконечной вселенной. Только без внутреннего монолога. Космос осознавший сам себя. Наверное, бог, если бы он существовал, был бы нерождённым ребенком в животе своей матери. Повелитель мира, но и сам мир. Это была вечность? Нет. Вокруг никаких изменений. Времени не существовало. Это нечто, что нельзя описать словами. Быть может, медитация, или даже нирвана? Тогда получается, что вся буддистская и индуистская философия построена на подсознательной тоске по жизни до рождения?
Но вот луч слепящего света, высветил руку Глеба. Как? Оказывается, есть «Я» а есть мир вокруг. Разве «Я» не «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец» 231? Потом схватил кто-то. Глеб сопротивлялся, но его вырвали в слепящий свет. Холодно, вопли вокруг. Глеб тоже закричал. Потому что испугался, а еще потому, что понял, что умер. Это было рождение, но это была и смерть. Получается, все уже однажды умирали?
Часто, пережившие клиническую смерть рассказывают об увиденном ими тоннеле и ослепительном свете в конце. Глупцы думают, что видели потусторонний мир. Что же у Глеба была плохая новость для них. Это был не рай, а воспоминая их собственном о рождении, или о первой смерти. Нет, мать не дарует жизнь, она убивает. Быть может, убийство – это дар? Все спуталось в голове.
Глава 22. Новая жизнь?
Бывают, конечно, кислые яблоки: их удел – ждать последнего дня осени; и тогда делаются они одновременно зрелыми, желтыми и морщинистыми. 232
Ночь. Алиса много раз представляла себе этот момент. Она ощущала безмятежность, легкость, усталость и облегчение. За окном шел дождь. Капли барабанили по стеклу, стекали вниз медленно, вспыхивали в свете проезжающих машин.
Девочка лежала у нее на животе. Казалась маленькой и хрупкой, почти игрушечной. Она была прекрасна. Осматривала мир вокруг, сжимая материнский палец всей свой пятерней. Алисе казалось, что они были знакомы всегда. Любили друг друга вечно. Алиса любила ее как саму себя. У девочки были глаза Глеба. Так казалось Алисе. Слеза скатилась у нее по щеке. Частички счастья переполняли тело.
Потом девочку унесли. Алиса почувствовала пустоту, одиночество, почти ужас. Захотелось рыдать от тоски, но сил не было. Прошедшее виделось ураганом, который стих. Теперь тишина, штиль и разруха, течение уносило Алису. Она не сопротивлялась. Закрыла глаза, уснула.
***
Глеб был в палате. Он бы никогда не произнес этого вслух, но ребенок показался ему уродливым.
Иногда по коридору разносилось гулкое эхо шагов, которые волной приближались к палате Алисы, нарастая, становясь отчетливее, громче. Потом, плавно стихая, убывая, удаляясь, превращаясь в звенящую тишину. Глеб встал и тихонько приоткрыл дверь. В пустом коридоре мерцал яркий, немного синеватый свет галогеновых ламп, которые потрескивали в гулкой тишине. После полумрака палаты, он несколько мгновений не мог ни на чем сфокусировать взгляд. «Везде только пустота…» – Глеб вернулся на свое место возле кровати, чтобы продолжить бесцельно рассматривать керамическую плитку на полу. Алиса толи спала, толи находилась в беспокойном забвении, вызванном лекарствами.
Потом Глеб видел сестру, сосредоточенно изучавшую показания приборов, которые стояли возле изголовья Алисы. Он хотел что-то спросить, но сестра прервала его, приложив палец к своим губам и указав на дверь. Они вышли:
– Ну как она? – спросил Глеб.
– Все под контролем – ответила сестра – Думаю, вам следует поехать домой. Все закончилось. Нет смысла сейчас тут сидеть.
Уходя, Глеб осторожно приоткрыл дверь, впустив в палату полоску света. Он упал на белые губы Алисы и тенями увяз в ее спутанных волосах. Потом Глеб пошел по коридору, спустился по лестнице и оказался под дождем, который мерно стучал по крышам домов и черному асфальту. Спать не хотелось, и Глеб поехал в ресторан.
Это было одно из многочисленных московских заведений, предлагающих японскую кухню. На входе дежурили две хостес, одетые в кимоно:
– Добрый вечер! Вы будите один?
Глеб кивнул, и девушка повела его мимо столиков из темного дерева. Посетителей было не много. Играла какая-то музыка и слышались шипящие звуки, доносящиеся с кухни. Глеб выбрал место у окна, хотя через плотные жалюзи, почти не было видно улицы – лишь отблески фар, от проезжающих мимо машин. Иногда, полоски света пробегали темной поверхности
