— Долго будете утрамбовывать свои мысли? Разве только в нас дело? Поддержка сверху нужна.
— Верно, секретарь. Давайте пригласим на бюро сержанта Березовского?
Я не очень обрадовался находке Яниса. Мне не по душе был этот атлет. Пора бы уже как-то проявить себя, а он, наверное, только о футболе думает. Даже снег ему не помеха. Гоняет мяч во дворе вместе с шестилетним сынишкой Аверчука Витькой.
Со старшим Аверчуком у них, кажется, не все ладилось, однако на поверхность ничего не всплывало. Правда, Петька Стручков как-то пустил струйку дыма: «Между старшиной и сержантом в вещевом складе была такая баталия — дощатые стенки прогибались».
На наше приглашение Березовский отозвался охотно.
— Бюро?
— Что-то в этом духе, — секретарь побледнел, высвобождая больную руку из железной ладони сержанта. — Надо посоветоваться.
— А я думал, меня здесь и за комсомольца не признают.
Что это — скромность или бахвальство? Мы уже знали, что он кандидат в члены партии и один раз вместе с майором Козловым ездил в отряд на партийное собрание. Сержант сел рядом с секретарем, положил ему руку на плечо. Этот жест мне показался развязным.
— Я слушаю. — Березовский резко встряхнул головой, точно отбивал верховой мяч.
Все почему-то смотрели на меня. Ну, что ж... Пусть этот футболист знает, какие люди были на нашей заставе. И я начал рассказывать о капитане Смирнове, сержанте Гришине, ефрейторе Железняке, рядовом Чистякове, о нашем письме и наших обещаниях хранить боевые традиции девятой пограничной заставы.
Иванов-второй не дал мне закончить, вскочил с места.
— Почему со щитов во дворе заставы лозунги содрали? Все строй да строй — задохнуться можно. Скоро сами станем похожи на те мертвые картинки, что смотрят с этих щитов.
— По-моему, мы заходим в опасную зону, — перебил Березовский. — Я не нахожу ничего плохого в том, что где-то появились выдержки из уставов. Мы — народ военный.
— Я не против уставов, не против строя. Но ведь кроме ног у солдат еще и головы есть.
— Ты угадал, секретарь, — улыбнулся сержант.
— Почему же начальство об этом не думает? — горячился Иванов-второй.
— А мы сами, сами что-нибудь делаем?
Меня так и подмывало ответить: «А как же? С Витькой Аверчуком в футбол гоняем». Но секретарь опередил меня.
— Разве настроение людей зависит только от нас?
— И от нас. В особенности от секретаря.
— Тогда вот вам мое стило, и можете писать сами!
— Подожди, не горячись, — вступился Янис. — Критику уважать надо, как сказал однажды наш капитан сейнера и сразу после собрания уволил двух рыбаков. Вот Николай мог бы считать Потехина врагом номер один, а я все чаще вижу их вместе. И ведь на глазах меняется парень. Так что верно: от нас многое зависит.
— Согласен, секретарь? — спросил сержант и снова положил руку на его плечо. — Потехин отходит, я тоже заметил. Сейчас меня больше других беспокоит Гали. В общем и целом дрянь человек, но надо и к нему подбирать ключи. Я спланирую, чтобы вы почаще выходили с ним на границу.
Сержант, что-то вспомнив, взглянул на часы, рванулся было к двери, потом вернулся, посмотрел на нас, будто впервые увидел, и признался:
— Мне нравится этот откровенный разговор. Давайте собираться почаще.
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Зима расходилась не на шутку, мстя за теплую осень, за то, что ей столько времени пришлось отсиживаться на склонах гор. И сейчас она старательно выравнивала крутые бугры и глубокие овраги, набрасывая на них пухлое белое покрывало, прошитое строчками заячьих следов. Лошади возвращались с границы одной масти — сивые, заиндевевшие от копыт до гривы. Последнее время на них перестали выезжать даже на правый фланг: лыжи надежнее. Такая зима с гулкой морозной стрельбой из всех укрытий мне нравилась. Она была похожа на нашу, володятинскую.
Но сегодняшняя ночь вновь напомнила, что я был далеко, очень далеко от родных мест. Ветер могуче гудел и будто падал откуда-то с высоких круч, как пенящийся водопад, перемешивая снег и каменную крошку. Тополя во дворе жалобно скрипели, позванивали хрупкими от мороза сучьями. На конюшне испуганно ржали кони, может быть учуяв в хаосе звуков вой голодных волков.
Я и Архип Гали выходили на правый фланг заставы. Задание: с рассветом проверить снежный покров на границе. Но на этот раз рассвета, кажется, не будет. От дозорной лыжни наверняка и следа не осталось. Придется прокладывать новую.
Я с вечера натер лыжи отличной мазью, присланной Лукой Челаданом. Лука с детства умел колдовать над этими мазями, как девчата над кремом для лица. В наших пограничных краях с изменчивой погодой подарок земляка был очень кстати. Посоветовал то же самое проделать Гали.
— Сам знаю! — огрызнулся тот и забубнил, проклиная зиму с ее, жгучими морозами, строевую подготовку, ночные наряды и Иванова-второго.
Перед тем, как встать на лыжи, я все-таки спросил напарника:
— Архип, лыжи натер?
— Была охота.
— До стыка с соседней заставой дойдешь?
— Куда пойдем, туда дойдем.
— Пойдем туда, куда приказал сержант.
— Не слышал.
— Зато у меня слух хороший.
— Ха! Медаль хочешь?
Я не обратил внимания на его задиристый тон и шагнул в мутную пелену рассвета. Как и предполагал, за ночь нахоженная лыжня перестала существовать. Ветер будто только и ждал, когда мы появимся в чистом поле, чтобы наброситься на нас, и уж если не свалить с ног, то всласть потешиться. Он перезаряжал снежные обоймы и то палил в лицо, то бил в спину, то пригибал к земле. За пять шагов ничего не видно. Снежная заваруха может стать невольным союзником нарушителю границы. Надо поторопить напарника.
Оглянулся, а торопить некого. «Чего доброго, заблудился», — испугался я. Вернулся по следу. Гали стоял, протирал варежкой лыжи и неразборчиво чертыхался.
— Архип, с ума сошел!
— Пе-ервый раз слышу.
— Ты не имеешь права отставать от старшего наряда!
— Старший должен службу нести, а ты кросс берешь.
— Какой тебе кросс? Ветер в спину дует, лыжи сами идут.
— У меня не идут, у тебя идут — ты и двигай.
Я понял, что начальственным тоном его не пронять, и начал бить на чувство.
— Архип, ты сознательный парень. Видишь, какая чертовщина метет? Если мы таким темпом пойдем, ничего не обнаружим. Поэтому надо пошевеливаться.
Я помог ему встать на лыжи. Гали шел, а если поточнее сказать — портил мою лыжню. Шапка у него сбилась на затылок, полушубок распахнулся, движения рук и ног были неэкономными, лыжи разъезжались. А палки определенно были лишними. Он то глубоко вонзал их в снег, то протыкал острыми наконечниками пространство, точно разя невидимого врага, то обе палки брал в левую руку и нес, как ненужные деревяшки.
