Жаловался жаворонок журавлю:
«Задерживают жаворонку жалованье!»
Жаловался жаворонку журавель:
«Журавлиха жабу пережарила!»
Что тут непонятного? Даже картинку можно забавную нарисовать. Сидит тощий голодный журавль на табуретке и клюв широко разевает. А журавлиха в переднике ему жабу огромную на сковородке жарит…
— Виталька! Да Виталька же! — раздался над ухом голос матери. — Вот как ты торгуешь, да? Стою-стою, смотрю-смотрю, а он и не видит! Хоть ты лопни от крика! Опять на кого-нибудь уставился?
Виталька виновато заморгал:
— Ни на кого не уставился. Если не берут…
Мать всплеснула руками:
— Не берут! Да кто к тебе пойдет! Ты же сидишь и ртом мух ловишь! Надо завлекать, завлекать покупателя! Как бабушка делала, вспомни. Постой, а это что? А? Что же ты с прилавком-то сделал? Я тебе карандаш для чего дала? Да это ж… как тебе не совестно, а вдруг увидит, — понизив голос, она испуганно закачала головой. Ещё раз поглядела на прилавок и, не выдержав, прыснула, зажав рот ладонью.
— Ну как ты можешь! — негодовала она. — Не-ет, видно, драть тебя придется!
Виталька взглянул на прилавок. Толстенная Граммофониха в сбившемся набок платке, в мужском пиджаке, лопнувшем на плечах, красовалась на нем во весь рост. В одной руке она держала яблоко, другую, сжав в кулак, протягивала к носу перепуганного до смерти человека с реденькой забавной бородкой.
— Это дьячка она так, что ли? — узнала мать.
— Ну да! — кивнул Виталька.
— Что ты на меня уставился? — снова повысила она голос. — Вот как ты торгуешь. Бабушка старенькая и то по три ведра продавала!
— Да ну… будто мы торговцы.
— Что значить — торговцы! Мы свои продаём. Что им гнить, что ли?
— «Свои, свои»! Вон у Сейго нет яблок, значит, я с него деньги брать должен?
— Зачем с него брать? Ему и так дадим. Пусть приходит.
— А с других можно?
Мать рассердилась:
— Хватит языком чесать! Вот посмотрю, сколько ты сегодня продашь!
И снова стоит Виталька рядом с «Правой» и «Левой», и торговля у него опять не идёт. Погода чудесная, с Днепра доносятся крики мальчишек, а тут считай гривенники.
К Граммофонихе подошел мужчина в соломенной шляпе. Он все ещё размахивал раком с болтающейся клешней. Виталька слышит, как он говорит Граммофонихе:
— Привет тебе, о Дульцинея Покровская! Закуска есть, не хватает на пиво. — И он помахал раком перед самым её носом.
— Васька, не треплись, — гудит торговка. — Хватит хулиганские словечки употреблять!
Но тот, слегка покачиваясь, продолжает:
— Двадцать две копейки отпусти племяннику, Иоланта! Родному единственному племяннику!
Виталька не выдержал и прыснул. Иоланта!
— Что ты всё выражаешься?! Матюжник!
— Тетя, сколько раз говорил: надо читать классическую литературу! — Он снял шляпу и сделал попытку поклониться. — Королева Марго, двадцать две копейки.
— Да провались ты! На, возьми! Постой, у меня к тебе дело есть. — Она понизила голос.
Теперь до Витальки долетали только отдельные слова. Но эти слова заставили его насторожиться. Граммофониха явно говорила о старике. Что-то ей надо было от него. Он запомнил: «И тогда тебе дом, а я уж садом распоряжусь. Хватит тебе в общежитии жить».
Неожиданно среди покупателей Виталька увидел свою классную воспитательницу. Не успел даже отвернуться, как учительница заметила его.
— Здравствуйте, Вера Андреевна, — опустив голову, поздоровался Виталька. Он почувствовал, как жарко запылали у него щеки.
Ответа не последовало. Когда Виталька поднял голову, учительницы не было видно. Не захотела разговаривать!
— Посмотрите тут! — крикнул он старухам и бросился за учительницей. Надо ей объяснить, что не сам он пошел сюда, что его заставили торговать. Но вместо учительницы нос к носу столкнулся со Славкой.
— С-сегодня вечером будет дождь.
— Какой ещё дождь! Жарища.
— Г-галоши не забудь.
— Смеешься, да? У меня тут такие дела.
Вместо ответа Славка протянул ему записку:
— Во, видел? Нева так Нева!
Но Виталька лишь рукой махнул. Ему было не до шуток.
— Да ну тебя с Невой! Меня сейчас Вера Андреевна застукала! Учительница! Брошу я всю эту коммерцию и сбегу.
Славка недоверчиво покосился на друга:
— Не бросишь. Давай торгуй. А мне есть охота! Два часа из Д-днепра не вылезал. Дай тридцать копеек. В столовую пойду.
Виталька немного подумал:
— Пошли! И я с тобой. Бери ведро.
В столовой над столиком висел плакат, призывавший продавать овощи и фрукты тресту столовых. Славка поглядел на плакат, потом сказал:
— 3-знаешь, куда дед ходил?
— Ну?
— В интернат.
— А-а, опять яблоки интернатским дарит? Он каждый год так. То детдому, то в больницу. Мама говорит, что зря он с ними возится, с яблоками со своими. Всё равно сам не пользуется.
— М-машина придёт интернатская. Дед велел нам помогать в ящики упак-ковывать.
Виталька вздохнул. Целую машину отдаёт. А тут трясись над каждым яблоком!
— Чашки деревянные тоже.
— Что — тоже?
— Отдает и-интернатским.
— А-а. Жалко чашки. Точил, точил. Я их разрисовать не успел.
За стол напротив села женщина. Официантка принесла ей меню и поставила на стол вазу с яблоками.
— Господи, — усмехнулась женщина, — на базаре такие яблоки, а тут что?
— Такие к нам несут, — ответила официантка, — а получше на базар!
— Ещё бы! Там можно побольше содрать. Спекулянты!
Поперхнувшись, Виталька стал задвигать ведра с яблоками дальше под стол и уткнулся в тарелку. Который раз сегодня он не мог поднять головы от стыда. И вдруг он решительно вытащил ведра из-под стола и пошел навстречу официантке:
— Где у вас тут яблоки принимают?
Славка не понимал, что случилось с его другом. Словно взбесился. Три раза бегал домой за яблоками и относил в столовую. Ох и попадёт же ему! Но лучше молчать. Вон у него какое лицо! Лежит на песке и ни гу-гу. Даже купаться не хочет. Рисует что-то. Интересно, что? Ух ты, это же Граммофониха! А это — дед. А это он — Славка, Рекс, Нева, какой-то дядька в шляпе, снова Граммофониха. Да-а, как это у него получается? Не глядя рисует! Славка бы целый день рисовал, и ничего бы не получилось, а он запросто.
— С-скажи что-нибудь. М-молчишь все время!
Виталька наконец повернулся к нему:
— Надо что-то с Граммофонихой придумывать. Она деда твоего хочет выселить.
— Ч-что? — всполошился Славка. — Как в-выселить? Давай залезем к ней! П-проверим, от… откуда коробов-ка, — и в милицию!
