Они простояли так долгое время, и еще несколько дней экзалтор не решался заговорить с Морвеной, настолько потрясло его случившееся. Возложенный на него долг лежал на плечах мертвым грузом. Грань? — недоумевал он. Как ему было известно, Гильдия остановила ее продвижение, осталось лишь уничтожить монстров, проникавших сквозь барьер, несмотря на все ухищрения. Совет и Вираго не торопились устраивать геноцид, раздираемые внутренними прениями, к тому же Грань разместилась на относительно небольшом и пустом участке суши и не представляла большой угрозы для человечества. Шадрен размышлял об этом отстраненно, абстрагируясь от того факта, что когда-то был частью Гильдии, ее верным и непоколебимым бойцом. Замок Черного Крыла существовал где-то очень далеко, может, в другой реальности, он остался черно-белым отпечатком в темном уголке его памяти. Будь его воля, Шадрен стер бы и эту малость. Он хотел помнить о родителях, о Кадисе, о том, как шел в Альдолис; о Гильдии он хотел позабыть.
В попытке отвлечься от тягостных мыслей он принялся обустраивать себе комнату на нижнем ярусе. За окнами были глухие стены, в помещение не проникало ни лучика света, в центре находилось возвышение в три ступени, на котором стоял гроб. Вампирское ложе было воистину королевским: широкое, на две персоны, внутри обтянутое бордовым шелком и оборудованное подушками из мягчайшего пуха. Кровопийцы не могут войти без приглашения, боятся яркого света и стеблей дикой розы и обязаны почивать в продолговатых деревянных ящиках — это было суевериями, но ему нравилось им подчиняться. Пока что Шадрен знал лишь один непреложный закон: даханавар не охотится на своей земле; но он ни на кого и не охотился. Он спал много, ел без удовольствия, по старой привычке, и остро нуждался только в свежей крови.
Они с Морвеной избегали смотреть друг другу в глаза и при встрече обменивались короткими фразами. Временами Шадреном овладевало отчаяние: чувственные переживания, в которых фигурировала Морвена, оказались направлены вовсе не на нее. И все же он боялся потерять ее, остаться один в этом сумрачном, малознакомом мире. Не было сомнений, что Морта уйдет следом за ведьмой, не удостоив его и взглядом. Девочка была дорога его сердцу — не как дочь, упаси боги, но как друг, умеющий слушать. Хорошо иметь в приятелях смерть, подумал Шадрен, слабо улыбнувшись.
— Что ты хочешь знать о них, милок? — прошамкала старая ведьма в Доме Скорби. Он пришел сюда скорее из любопытства, чем движимый красной жаждой. В мутном свете ему был виден только край истлевшего платья. — Я и сама удивилась, когда они так дивно похорошели. Тот даханавар, что был завсегдатаем до тебя, притащил парочку на пробу, и были они сморщенные и гадкие, как столетние старики. — Шадрен подозревал, что она по-прежнему принимает его за Слантью, поэтому старуха не могла говорить о нем. Значит, кто-то еще раньше: и этот вампир разительно отличался от них обоих. — Он еще несколько раз таскал их и заполнил ими почти четверть комнат. Из одной такой ходки он не вернулся. У тебя, кстати, отменный аппетит. Их осталось не так и много.
— Откуда он их принес?
— Да почем я ведаю? Я не выходила за пределы Дома уже вот… — Старуха начала загибать пальцы, но быстро сбилась со счета и бросила это занятие. Чтобы как-то реабилитироваться перед собеседником, она решительно произнесла: — Моя бабушка говорила, что чрезмерная пытливость ведет к скорой смерти, а она была матерью вампиров.
Матерь вампиров? Какое-то время Шадрен боролся с желанием повыше поднять лампу. Старуха будто что-то почувствовала, шагнула назад: свет теперь озарял гладкую каменную плиту, пересеченную кривой трещиной. Эта расселина на миг привлекла его внимание — внизу, под ровным настилом Дома Скорби, раскинулась тьма, усеянная звездами. Шадрен с трудом сглотнул и покачал головой. Он учился ничему не удивляться.
— Почему ты не выходишь наружу?
— Я слишком стара, чтобы видеть свет. Меня ранят даже его отблески.
У нее опять начался приступ кашля, и Шадрен откланялся.
Когда он вернулся во дворец, то обнаружил в своей комнате Морвену. Крышка гроба была чуть сдвинута в сторону. Ведьма стояла на центральном пьедестале и заглядывала в ящик, служивший ему постелью. Она услышала шаги Шадрена, но не стала оборачиваться, а вместо этого задумчиво изрекла:
— Вот уж не думала, что лягу в гроб раньше времени.
— Тебе не обязательно это делать.
Морвена обратила на него тяжелый взгляд.
— Значит, ты не хочешь меня здесь?
Он благоразумно промолчал. Для уязвленной женщины все одно, что ни скажешь; все она истолкует по-своему. Шадрен видел в ее глазах вопрос, который она не задала, колеблясь. Где-то в глубине души Морвена понимала, что ее ревность не имеет под собой достаточных оснований, что виной всему — ее эгоизм. Напряжение нарастало, близилась очередная ссора, и она всеми силами сдерживалась, чтобы не начать все сначала. Следовало оставить в покое прошлое и двигаться дальше, если в конечном итоге они хотели куда-то прийти.
Он заговорил первым:
— Я ходил туда сегодня. Но не за этим.
Ее гнев не ушел.
— Для чего же еще?
— Ты знала о них? О тех, кто населяет Дом Скорби?
Какое-то время они молчали. Затем Морвена сошла с возвышения и сделала повелительный жест, приказывая следовать за ней. Обычно помещение состоит из неизменных составных частей: стены, пол, потолок над головой; благодаря темному искусству можно было отбросить эти условности и втиснуть в то же пространство куда больше, чем казалось возможным. Так было и во дворце. Они поднимались по скользким ступеням и шли по узким переходам, висевшим в пустоте. Экзалтор то и дело натыкался лицом на веревки, цепи и металлические тросы, свисавшие с невидимых сводов. На одном из мостов Шадрен, споткнувшись и едва не упав, инстинктивно схватился за длинный шлейф ведьминого платья. Морвена не возражала. Дальше он двигался, не разжимая пальцев, боясь сделать неосторожный шаг и упасть во мрак без конца и края. У подножия винтовой лестницы, спиралью уходившей наверх, ведьма остановилась. Узорчатые ступени заливал свет, падавший из арочных окон, похожих на бойницы.
Шадрен оперся плечом об стену, радуясь передышке. Морвена опустилась на нижнюю ступеньку, подобрав платье. Ее дыхание ничуть не сбилось. Она смотрела вниз, на свои ладони.
— Что здесь? — выдохнул он.
— Хочу показать тебе кое-что.
— Ты не ответила мне.
— Хорошо. — Морвена вскинула голову, и их глаза встретились. Ему стало не по себе, будто она укоряла его за что-то, в и этот раз он был действительно виноват. — Я знала. Кто они такие, что их принесли из-за Грани. Знала — и не сочла нужным вмешаться. — Ее руки непроизвольно сжались в кулаки. — На чьей ты стороне?
— На твоей, — поспешно сказал он.
Она шумно выдохнула.
— Ты знаешь, что такое Грань?
— Откуда мне знать?
Шадрен присел на корточки, накрыл ее руки своими. Она немного расслабилась.
— Когда-то Богиня сотворила обитель для себе подобных. Вдали от остального мира она создала рай, наполненный чувственным биением жизни, праздностью и весельем. В нем не было боли, не было старости, не было болезни, вечным было существование и нетленной — любовь. Они нарекли его — Эден.
— Звучит романтично.
Морвена метнула в него яростный взгляд.
— Не смейся надо мной.
— Я не смеюсь, — сказал Шадрен. Горькая улыбка тронула его губы. — Не это ли страна вечного лета, куда мы все стремимся попасть?
Молчание было долгим, он уж было подумал, что не получит ответа.
— Но был тот рай погублен искони, — наконец промолвила Морвена.
Шадрен крепче стиснул ее руки.
— Почему?
— Ибо лишь те, кто отмечен печатью божества, — она мягко высвободила пальцы и коснулась своих волос, — могли ступить под его своды. Остальным дорога была закрыта. Потом говорили, что они крадут у нас, обычных людей: наше счастье, время нашей жизни. И мы, не желая оставаться в долгу, украли у них.
