диву давался. С такими бы ребятами на такое дело налететь, успех бы был на сто процентов.
Гребнев с Груздевым многозначительно переглянулись, а Крохин продолжал:
— Я всё продумал до тонкостей, просто следует действовать молниеносно, всё, что для этого нужно, имеется — машина, оружие, нет только пока своих в доску людей, если решаем, то будем считать в вашем лице — есть таковые.
— Обсудить стоит, почему нет. — Гребнев отодвинул от себя тарелку и спросил: — Петрович, а чай у тебя в доме имеется горячий?
— Вот хозяин, раздери меня бабай, конечно, есть! Один момент — и попьём под свежую заварочку.
С разговорами не заметили, как часы показали четыре часа утра.
— Ого, через три часа на работу, а я и глаз не сомкнул, — случайно бросив взгляд на будильник, удивился Крохин. — А теперь уж какой сон, досидим, я на работу, а вы уж тут отсыпайтесь. День сегодня сокращённый, так что на час раньше приду, два-три часа подремлю — и как огурчик стану. А вы тут командуйте, еды полно, руки есть, чего желаете, то и приготовите.
Крохин ушёл в восьмом часу, а Гребнев с Груздевым тут же завалились спать, уснули мгновенно — сказалась усталость с дороги и ночь напролёт, проведённая за столом с алкоголем.
Проснулись, когда услышали хлопок двери — вернулся хозяин. Он шумно начал раздеваться и глянул на зашевелившихся гостей.
— Ну, смотрю, богатыри, целый день проспали! Подъём! Заварганим чего и поедим. Не получилось раньше-то прийти, задержали на лишний час, будь они не ладны.
— Чего так? — спросил Тихон.
— Так мода ноне пошла — начальство с профсоюзом прогульщиков разбирают по частям, воспитанием алкоголиков занимаются, стыдят их принародно.
— Помогает? — спросил Гребнев.
— Когда помогает, когда нет, кого проберёт, а кто кутить продолжает, всё от натуры зависит. Вот, к примеру, сегодня, вытянули к трибуне Мишку Толбухина, пьянь несусветная, с виду на Чарли Чаплина смахивает, артист тот ещё. Стоит кепку мнёт, с ноги на ногу переминается и объясняет людям: «Ну, выпил и что такого? Дело-то было в субботу, имею права. А то, что жену побил, говорите, так не бил я её, пальцем не тронул, оговор». Председатель собрания ему говорит: «Так она утверждает, что твоя это работа». — «Эко хватила, — он возражает. — Говорю, руками не трогал. От швабры досталось ей. А всё почему? Сидел за столом, литровку почти допил уже, как в дом заходит чёртик. — А все как захохочут. — Чего смешного? Вошёл и с маху ей на плечи и вскочил. Схватил, — рассказывает, — я швабру и давай его окаянного охаживать. А он кричит, видать, крепко доставалось». Председательствующий опять ему: «Так жена и кричала, чтоб бить прекратил». А он своё: «Не жена в тот раз кричала, а он, чёртик тот самый, чтоб его бык забодал. — А в зале опять хохот. — Клянусь, голос жены не слышал. А этот бес визжит и рожицу корчит». — Люди сидят, помирают со смеху, как комедию смотрят. «А за что соседа-то побил, ты посмотри, вон он в зале сидит с головой перебинтованной?» — новый вопрос председатель ему выдаёт. «И соседа не бил, врёт всё он. Чёртик-то этот, как я ему рожки обломал, так он на порог — и из дому, я за ним, а он скок на Мухина и вскочил, так я его и решил добить, чтоб неповадно было. Все уши ему отхлестал, по хребту пару раз хватил, соседа, можно сказать, спас от него, потому как он с него соскочил и давай дёру. — Опять взрыв смеха вспыхнул в зале. — А утром с похмелья поднялся, голова трещит, как лёд ломается, мне не до жены, не до соседа было». Потом постоял, носом пошмыгал и говорит: «Простите меня, если что не так, само по себе как-то получилось. Больше половины литра пить не буду…» Все опять со смеху падают. Во, какие алкаши есть, попробуй, перевоспитай.
— Да, таких только могила исправит, — поддакнул племянник.
Два дня Гребнев с Груздевым отдыхали, изучали город, приглядывались, где бы трудоустроиться. На третий день подали заявление в леспромхоз. Работа нелёгкая, но обещали зарплату достойную. Оформили их в бригаду для работ на лесотаске. Витим уже бросал шугу, и поговаривали, что скоро станет. Следовало вытянуть на берег остатки плотов, сплавленных по осени с верховьев. Лесины баграми цепляли, и по несколько штук обвязывали с обоих концов тросами, подцепляли к трактору ДТ-54 и вытаскивали из воды, пачки тащили на берег, складывали в штабель. Здесь лесины разделывали на деловые брёвна и дрова. Деловая древесина шла на лесопилку, дрова же продавались организациям и населению для топки котлов и печей в зимний период. Часть леса вытаскивали и перемещали с помощью лошадей.
Но через неделю произошла беда — погиб Гребнев. Внезапно и нелепо. Накинув тросом петлю на пачку лесин, Гребнев накинул крюк за трос, чтобы его накрепко затянула тяга трактора. Трактор дёрнул, но тут трос лопнул, и брёвна сорвались и покатились под уклон берега по направляющим лесотаски и в момент смяли Гребнева. Рабочие, что находились рядом, в том числе и Груздев, услышали лишь его краткий гортанный крик.
Подбежал мастер.
— Что случилось?!
— Гребнев под лес попал, — ответил самый высокий ростом из бригады рабочий.
— Как попал?
— Трос лопнул.
— Что ж под лесом стоял-то?
— Так получилось.
— Получилось, мать вашу! Сколь говорено: цеплять с торцов, не стоять под лесом!
— Человек новый, неопытный, вот и… Хотя, если б трос не лопнул, не погиб бы, — бросил другой пожилой рабочий. — Троса тонкие и старые, сколь их и все с порванными нитями.
— Старые, не старые, технику безопасности соблюдать надо! Теперь замучаешься перед начальством отписываться. Вот же беда какая… — выдохнул мастер, и не понять было, о чём горюет, то ли что отвечать придётся или что человек погиб.
Лесины растащили и извлекли тело.
Картина не для слабонервных людей, и не будем её описывать читателю. Груздев глянул на бездвижного друга и обомлел — это был уже не тот Борька, с которым он столько лет был вместе, сколь вынес и претерпел всяческих бед и переживаний, пред ним был человек с совершенно не узнаваемым размозжённым лицом и в крови. Лишь фуфайка, штаны и сапоги говорили, кому они принадлежат…
Похоронили Бориса на третий день, все заботы взял на себя леспромхоз. На лесотаске заменили все троса, с рабочими провели повторный инструктаж по безопасности труда, а с мастером участка начались разбирательства. Но это Груздева не интересовало, он не мог душой принять, что Бориса уже нет, не верилось.
