Десны, гортань и язык воспаляются и опухают, появляются признаки удушья.
— Знаешь, матрос, — произнес Фриц, — за двадцать лет я насквозь пропитался каменноугольной смолой и поэтому жажда у меня особенно сильная!
— Разрази меня гром, но я тебя спасу, все расскажу про тебя капитану!
— Нет, Геник, не делай этого!
— Но ты себя угробишь!
Пройдя пятьсот — шестьсот метров, Фриц вдруг замедлил шаг, покраснел, стал задыхаться, хрипеть, глаза налились кровью.
С огромным трудом он прошел еще сотню шагов, покачнулся и, не поддержи его Геник, упал бы.
— Прошу прощения, начальник, — обернулся Геник к Бершу. — Мой товарищ не может идти! Надо скомандовать остановку!
Не успели остановиться, как несчастный механик, бормоча что-то бессвязное, упал на руки боцмана.
— Беги за доктором, Курапье! Ты — самый быстрый!
— Бегу, начальник!
— Скажи, что механик без памяти!
Поняв всю серьезность положения, Курапье мигом домчался до саней, которые тащил доктор вместе с Летящим Пером и Дюма, и, запыхавшись, объяснил, в чем дело.
Желен достал ящик с медикаментами.
— Дюма! Беги к капитану, скажи, что на первых санях заболел человек, а ты, Летящее Перо, пойдешь со мной!
Каких только больных не повидал на своем веку отважный врач, но, взглянув на Фрица, содрогнулся.
Прошло всего двадцать минут с того момента, как бедняга проглотил снег, но на него страшно было смотреть. Губы потрескались, почернели. Выступившая на них кровь свернулась, язык распух, как у тифозного. Лицо осунулось и посерело, глаза остекленели, по рукам и ногам пробегали судороги. Изо рта вырывались слабые, отрывистые звуки.
Прибежал капитан, питавший к механику самую искреннюю симпатию. На какой-то момент мужество изменило д’Амбрие. Он побледнел и вопросительно посмотрел на доктора. Тот был не на шутку встревожен.
Между бровей пролегла складка. В ответ на немой вопрос капитана он незаметно пожал плечами и сказал:
— Надо остановиться и поставить палатку.
— Будет сделано, доктор!
Матросы быстро поставили палатку, зажгли обе спиртовые печки по обеим сторонам больного, предварительно раздев его и уложив в меховой мешок.
Растирать его снегом было рискованно, он и так дрожал от холода. Тогда Дюма и Артур Форен принялись массировать беднягу шерстяным поясом.
Фриц закричал от боли.
Доктор заметил, что щиколотка и колено у механика слегка распухли.
— Может быть, не надо его растирать, доктор? — спросил Дюма.
— Надо, мой милый, только не трите больные места! — ответил доктор и обратился к д’Амбрие: — Выйдемте на минутку!
— Охотно, — ответил капитан, и, как только они очутились снаружи, спросил: — Вы хотели мне что-то сказать?
— У Фрица опухла нога. Понимаете, что это значит?
— Суставной ревматизм?
— Если бы!
— Не пугайте меня!
— Вы — наш командир и должны знать правду, какой бы жестокой она ни была!.. У Фрица цинга!
— Что вы говорите, дорогой друг! Цинга? Несмотря на принятые меры, нормальное питание и соблюдение всех гигиенических правил?
— Я желал бы ошибиться, но, к сожалению, это так!
— Проклятье! От него могут заразиться другие!
— Зло велико, но с ним можно бороться!
— Надеюсь, Фриц выздоровеет?
— Пока человек жив, жива и надежда! — уклончиво ответил доктор. — Что же до цинги, то она не заразна, как, например, холера или тиф. Но болезнь эта массовая. Ей подвержены люди, находящиеся в одинаковых условиях. Цинге способствуют особенности питания, холод, сырость, снег, попадающий на слизистую. И наконец, лимфатическое строение организма, такое, как у нашего больного. Он обречен.
— Но есть шанс его вылечить?
— Я сделаю все возможное и невозможное, капитан, вы же знаете! Но сейчас Фриц выбыл из строя! Ему нужен особый уход и полный отдых. Он может пройти немного пешком для циркуляции крови, а остальное время придется его везти на санях. Но это я говорю о будущем, когда болезнь пойдет на спад… Посмотрим, в каком он сейчас состоянии!
Массаж и спиртовые печки сделали свое дело. Механик пришел в себя. Восстановилось кровообращение.
Доктор дал выпить больному горячего кофе с ромом, чтобы восстановить чувствительность, ввел кофеин и ждал результата.
Тем временем Геник рассказал матросам в назидание, почему с Фрицем случилось несчастье.
Во время завтрака только и было разговоров, что о механике.
Благодаря стараниям доктора и товарищей больному стало немного легче, но слабость не проходила.
Фрица укутали в меховые шкуры, поверх натянули защитный мешок и уложили на моторную шлюпку.
Теперь можно было отправляться в путь.
На шлюпке Фрица заменил его помощник Жюстин Анрио. Время от времени он впрягался в сани, чтобы размяться и разогнать кровь, и тогда электромотором управлял капитан, давно освоивший это дело.
В общем, времени они потеряли немного. 18 апреля, в тот день, когда Фриц заболел, прошли двенадцать километров.
К несчастью, у Понтака и Ле Герна, тащивших первые сани, началась сильная офтальмия. Это были самые сильные парни в команде. Сдаваться они не хотели, продолжали идти в упряжке и всех уверяли, что слепая лошадь — все равно лошадь!
Девятнадцатого прошли десять километров. Мороз не ослабевал. А вдруг море возле полюса покрыто льдом? — забеспокоился капитан.
Состояние Фрица не менялось, если не считать появления на теле продолговатых красных пятен, свидетельствовавших о подкожных кровоизлияниях, характерных для цинги. О цинге говорили и кровоточащие десны, и дурной запах изо рта.
Двадцатого началась буря, которую, казалось, ничто не предвещало. Она разыгралась ночью, когда путешественники отдыхали после тринадцатикилометрового перехода.
Из-за сильного снегопада и ураганного ветра нос нельзя было высунуть из палатки.
Тридцать шесть часов просидели матросы в мешках при температуре минус 36°!
Этот вынужденный отдых пошел на пользу больным офтальмией, к ним стало возвращаться зрение.
Теперь уже нельзя было сказать, что состояние Фрица не меняется ни в одну, ни в другую сторону. С каждым днем ему становилось все хуже, несмотря на все усилия доктора. Зашатались зубы. Баск совсем ослаб и пал духом. В довершение ко всему, стал жаловаться на боль в суставах Ник, по прозвищу Наковальня, отважный уроженец Дюнкерка, немного простоватый, но очень добрый.
Он с трудом поднимался, чтобы помочь отгребать снег от палатки, хотя доктор категорически запретил ему работать.
Истопник по профессии, бывший шахтер, он был слабее своих товарищей.
