пес в самый дальний угол, сжался весь и скулит жалобно. Тут уж и я похолодел. Вернулся в дом, сам не свой. Водки выпил, лег и заснул. И снится мне моя жена-покойница: лицо печальное. Смотрит на меня и говорит: «Зачем ты меня в гроб в туфлях положил? Здесь никто туфли не носит. Пришли мне тапочки». На следующую ночь опять стук. Я лежу… Стучат… Глянул в окно, а там лицо жены белеет… У меня волосы дыбом! Ну, какой там сон? Просидел я до утра за столом. К утру сморило меня. И во сне опять явилась мне покойница. «Передай, – говорит, – мне тапочки с мамой. А то очень мне неудобно здесь в туфлях ходить». Проснулся я и к матери скорей, а мать уж остыла – во сне скончалась. «Ну, – думаю, – сподобил Господь». Когда ее хоронил, в гроб тапочки для жены положил. Так и закопали. С тех пор больше не приходила и не стучала, а однажды привиделась во сне и говорит: «Спасибо. Теперь мне хорошо». И смеется…
– Это тогда, что ль, ты так поседел? – поинтересовалась Евдокия.
Седой кивнул.
– Ну, что? Расходную и по каютам? – весело спросил Аполлинарий. – Теперь моя очередь.
– А еще я! – встрепенулся плюгавенький краснолицый мужичонка, сидевший до этого тихо и незаметно. – Коротенькую можно?
– Ну, давай… чего уж, – кивнула Евдокия.
Краснолицый разволновался и почесал плешь на затылке.
– Летом я приехал к другу в деревню на Орловщину. А там свежий воздух, природа. Выпили за встречу крепко. Да, как водится, не хватило, а уж ночь, магазин закрыт, и мы пошли к соседу, Петру Петровичу. Он настоящий мужик, а настоящий мужик, как водится, любит выпить. Супруга его Валя – добрая женщина. На ферме дояркой работала. Куда красота женская девается? Сорока не было, а уж выцвела вся. Но сила чувствовалась в ней. На земле жила, не в городе… Зашли мы к ним. Слово за слово, Петро Петрович до нашего прихода был уже тепленький, посидел еще немного с нами, извинился, как мог, и спать пошел… Валя пивную кружку первача вынесла, закуску там, сало, помидорчики. Все по-простому, рюмку выпила и больше не стала. Остальное, не знаю, как, мы с приятелем уговорили… Но, видно, нам опять показалось мало, и пошли мы к другому соседу за три дома. Там вроде как брага была… А надо сказать, самогонка орловская легкая, на воздухе пьется – не замечаешь. А как встанешь из-за стола: ноги резиновые, голова словно на мачте качается и земля из-под ног уплывает. Скатились мы кое-как по крыльцу, а там тьма кромешная. В домах окна не горят, все уж спят давно, и один-единственный на всю деревню фонарь впереди тусклым маячком колышется. Приятель мой первым пошел. А я гляжу, он, согнутый пополам, головой вперед идет и его по всей дороге, от края до края мотает. Прошли мы фонарь, и тут полная тьма наступила. Ничего не видно. Небо черное, земля черная, впереди все черно. Под ногами какие-то кочки, коряги, в лицо сучья полезли. Это значит, мы с дороги сбились. И хоть дом-то где-то рядом, а куда идти – неведомо…
А вдоль всей деревни неглубокий овраг тянулся. Крапивой зарос, кустарником. И уж, как не знаю, мы до оврага добрались, нам-то совсем в другую сторону надо было, только вдруг смотрю: нет моего друга. Рукой шарю, повсюду крапива выше меня, листья, как у пальмы. Слышу, откуда-то снизу слабый голос, словно из-под земли. Неужто, думаю, моего кореша черти утянули? Вперед ступаю и падаю в пропасть! Приземлился прямо на приятеля. Охнул он и говорит: «Я же тебе кричал: не ходи сюда! Ты что, не слышал?» Я отвечаю: «Слышал, но так слабо, словно ты из-под земли кричал. Знаешь, что, – говорю, – мы сбились с пути, это факт! Надо выбираться и искать дорогу». А там с обеих сторон вдоль оврага дорога. Куда ни пойдешь, все на нее наткнешься. Вскарабкались мы по склону. Дождик накрапывать стал. Вымазались в грязи, как черти. Идем, крапиву голыми руками разводим. «Откуда, – удивляемся, – здесь такая высокая крапива? Как джунгли! Никогда такой не видели». Вдруг, раз – опять скатились. Что ты будешь делать? Только вылезли, бац! Опять пропасть. Тогда я говорю: «Давай-ка я впереди пойду, а то тебя все время заносит, и мы в овраг падаем». Не прошли пяти шагов – опять на дне! Измучились, лица и руки крапивой обожжены. Сидим в овраге у какого-то дерева в полной безнадежности. Не отпускает проклятущий овраг. Я уж решил: «Все! Не пойду дальше. Пропадай душа христианская…» И тут луна… Вышла из-за туч, вся как есть напоказ белая, и осветила все… Разглядели мы и овраг, и дерево, и местность вокруг совсем незнакомую. Глянули, трактор ржавый стоит полуразобранный, веялки какие-то, сеялки в бурьяне свалены. «Что же это? – говорит мой друг. – Мы через всю деревню на дальнюю окраину вышли? Вот дела…» Домой добрались, когда уже светать стало. Все с себя стащили, и спать. А наутро на нас смотреть страшно. Рожи опухшие, руки в крапивных ожогах, одежда грязная, но ни царапинки, ни ссадинки ни у кого нет. Чудеса и только… Мы потом, когда в себя пришли, весь овраг облазили, искали крапиву двухметровую. Нет там такой! Да и овраг не глубокий – по плечо, и склоны пологие… Петро Петрович сказал потом, что это нас ведьма водила…
– Пить не надо столько! Вот что, – подытожила Евдокия. – Насосались, аки пиявки, и ползали до утра на карачках. Конечно! Тут и крапива деревом покажется. А еще удивляется, что, мол, женщины стареют рано. От вас, алкашей, помолодеешь…
5
Все стали разбредаться по палаткам. Грузно поднялась и уплыла в темноту матушка Евдокия. Седой подсел к красавице-актрисе и что-то тихо прошептал ей на ухо. Она окинула его ледяным взглядом и рассмеялась. Седой в ответ расплылся в дурацкой ухмылке и часто захлопал ресницами.
– Послушайте, коллега, – проговорил Аполлинарий, подсаживаясь к Ивану. – Мне кажется, вы склонны к разумному объяснению всей этой несуразицы… Возьмите хотя бы Библию. Хождение по воде, исцеление больных, превращение воды в вино… Все это полуфакты, полуслухи, суеверия и вымыслы. Не так ли? – читая в глазах Ивана молчаливое одобрение, продолжал он. – Нарушаются законы физики, химии, да что говорить, законы самой природы не выдерживают и трещат по швам! Вдруг исчезает гравитация или, напротив, усиливается в миллионы раз! А Бермудский треугольник? А Тунгусский метеорит? А летающие тарелки? Кто они? Что они? Никто не знает! – он возбужденно взмахнул руками. – А я думаю, все
