Этого было достаточно. Я присѣлъ убитый и пораженный. Минуту передъ этимъ я былъ богатъ и полонъ тщеславія, теперь же я чувствовалъ себя нищимъ и ничтожнымъ. Мы сидѣли тихо, поглощенные нашими мыслями, и невольно упрекали себя, безполезно вспоминая «зачѣмъ я этого не сдѣлалъ» или «почему я того не началъ», но ни тотъ, ни другой не проронили ни слова. Наконецъ мы стали взаимно объясняться, и тайна нашего горя разъяснилась. Оказалось, что Хигбая понадѣялся на меня, какъ я понадѣялся на него, а оба вмѣстѣ мы надѣялись на приказчика. Безумные! Въ первый разъ въ жизни случилось, что положительный и предпріимчивый Хигбай оставилъ столь важное дѣло безъ собственнаго надзора и не былъ вѣренъ самъ себѣ.
Но дѣло въ томъ, что онъ до сей минуты не видалъ моей записки и только сейчасъ вошелъ въ хижину, гдѣ послѣдній разъ видѣлъ меня. Онъ тоже оставилъ мнѣ записку въ тотъ самый злополучный день; подъѣхавъ верхомъ къ хижинѣ, онъ взглянулъ въ окно и, не увидавъ меня, швырнулъ записку на полъ черезъ разбитое стекло, самъ торопясь ускакать по дѣлу. Вотъ она и теперь лежитъ на полу, гдѣ девять дней пролежала, никѣмъ не тронутая:
«Не забудьте начать работы до истеченія десяти дней, У. проѣхалъ мимо и зоветъ меня. Я долженъ догнать его у Моно-Лэкъ и мы сегодня ночью выступаемъ. Онъ говорилъ, что на этотъ разъ онъ вполнѣ убѣжденъ, что найдетъ желаемое.
Хигбай».
У. означало, конечно, Уайтмэна. Этотъ трижды проклятый цементъ!
Вотъ какъ было все дѣло. Этотъ старый, опытный минеръ, Хигбай, не могъ устоять противъ обаянія этого таинственнаго чувства «цементнаго» сумасшествія, какъ не могъ бы не ѣсть, еслибъ испытывалъ голодъ. Хигбай мечталъ о чудесномъ цементѣ въ продолженіе цѣлыхъ мѣсяцевъ, и вотъ, несмотря на здравый умъ, этотъ человѣкъ уѣзжаетъ и бросаетъ на мою отвѣтственность руду, стоющую милліонъ такихъ еще не найденныхъ цементныхъ жилъ. Этотъ разъ за ними никто не слѣдилъ. Онъ выѣхалъ верхомъ изъ города среди бѣла дня — явленіе, настолько обычное для жителей, что никто не обратилъ на него никакого вниманія. Онъ разсказывалъ, что они всѣ девять дней усердно искали и разслѣдовали всѣ мѣста на горахъ, но все безуспѣшно; они не могли найти цемента. Тогда вдругъ напалъ на него паническій страхъ, сдѣланы ли необходимыя работы на заявленномъ мѣстѣ, чтобъ удержать его за собою, не помѣшало ли что ихъ произвести (хотя, откровенно сказать, я почти не допускалъ этого), и тотчасъ же рѣшилъ ѣхать домой. Онъ, пожалуй, пріѣхалъ бы во-время на Эсмеральду, еслибъ не его лошадь, которая отъ усталости свалилась, ему пришлось большую часть дороги сдѣлать пѣшкомъ. И такъ, оказалось, что онъ въѣзжалъ въ городъ съ одной стороны, а я въ тотъ же день входилъ въ него съ другой. Онъ, впрочемъ, доказалъ больше моего энергіи, такъ какъ прямо отправился на «Обширный Западъ», а не домой, какъ я это сдѣлалъ, но онъ явился поздно! Заявленіе наше было уже снято минутъ пять или десять тому назадъ, все было кончено, и толпа быстро расходилась. Прежде, чѣмъ уйти, онъ узналъ кое-что на мѣстѣ. Приказчика нашего никто не видалъ со дня нашего заявленія; онъ получилъ телеграмму изъ Калифорніи, требующую его немедленнаго и безотлагательнаго пріѣзда. Во всякомъ случаѣ онъ не произвелъ никакихъ работъ, и бдительный глазъ общины замѣтилъ это упущеніе. Сегодня — злополучный десятый день — ровно въ полночь руда эта сдѣлалась общественнымъ достояніемъ, уже въ одиннадцать часовъ гора была покрыта ожидающими. Это и была видѣнная мною издалека толпа, которую я принялъ за рабочихъ. Идіотъ я, больше ничего (мы всѣ трое не лишались права предъявить со всѣми другими, новыя требованія на руду, лишь бы только предъявить во-время). Ровно въ полночь четырнадцать человѣкъ, хорошо вооруженныхъ и готовыхъ оружіемъ поддержать свои требованія, прибили свои «заявленія» и объявили себя собственниками потайного слоя, назвавъ его «Джонсонъ». Но тутъ, откуда ни возьмись, явился А. Д. Элленъ, нашъ компаньонъ (старшій приказчикъ), съ заряженнымъ револьверомъ и требовалъ, чтобъ его имя было бы включено въ списокъ, а иначе онъ сумѣетъ раздѣлаться съ обществомъ Джонсонъ. Это былъ мужественный и рѣшительный малый и всякій зналъ, что сдержитъ слово, и потому пошли на компромиссъ. Они вписали его имя, но съ заявленіемъ только на сто футовъ, оставивъ себѣ по двѣсти футовъ каждому. Вотъ въ чемъ заключалась вся исторія ночного сборища; свѣдѣнія эти получилъ Хигбай отъ одного пріятеля, шедшаго вмѣстѣ съ нимъ домой.
На слѣдующій день Хигбай и я отправились на новыя изысканія и рады были покинуть мѣста нашихъ неудачъ и страданій; черезъ два мѣсяца, однако, вернулись обратно, испытавъ множество лишеній и разочарованій. Мы узнали, что общество «Обширнаго Запада» и общество Джонсонъ соединились въ одно, которое состояло изъ пяти тысячъ паевъ. Главный приказчикъ, опасаясь разныхъ непріятностей и понимая весь трудъ вести такое громадное дѣло, продалъ свои сто футовъ за девяносто тысячъ долларовъ золотомъ и уѣхалъ домой въ Штаты наслаждаться своимъ богатствомъ. Если такія деньги давали за имущество, раздѣленное на пять тысячъ паевъ, то что же мы могли получить за наши шестьсотъ футовъ. Разница такова, еслибъ однимъ домомъ владѣли не пять тысячъ человѣкъ, а шестьсотъ. Да, мы были бы милліонерами, еслибъ поработали лопатой и заступомъ хотя одинъ несчастный денекъ на нашей собственной землѣ!
Многіе, можетъ быть, примутъ этотъ разсказъ за вымыселъ, но свидѣтельскія показанія, а также оффиціальныя реестровыя книги области Эсмеральда могутъ легко подтвердить правдивость этой исторіи. Я всегда могу сказать, что однажды въ продолженіе десяти дней я безусловно и безспорно стоилъ милліонъ долларовъ. Годъ тому назадъ мой уважаемый и во всѣхъ отношеніяхъ почтенный, старый компаньонъ-милліонеръ Хигбай писалъ мнѣ изъ отдаленнаго мѣстечка въ Калифорніи, что послѣ разныхъ лишеній и потрясеній въ продолженіе десяти лѣтъ онъ, наконецъ, пріобрѣлъ себѣ 2500 долларовъ и съ этими деньгами намѣревался заняться торговлею плодами на весьма скромныхъ началахъ. Какъ бы мысль о такомъ предпріятіи обидѣла и разсердила бы его въ ту ночь, когда мы, лежа въ нашей хижинѣ, мечтали о поѣздкѣ по Европѣ и о каменныхъ домахъ на Рашіонъ Гиллѣ!
Что же дѣлать теперь?
Это былъ важный вопросъ. Я съ 18-ти-лѣтняго возраста вступилъ самостоятельно въ свѣтъ съ намѣреніемъ какъ-нибудь пробить себѣ дорогу (отецъ надѣялся на друзей; онъ хотя и оставилъ намъ наслѣдство въ видѣ чувства гордости о нашемъ происхожденіи изъ Виргиніи и о нашемъ національномъ достоинствѣ, но я скоро понялъ, нто на этомъ одномъ существовать нельзя, что необходимъ и хлѣбъ насущный). Я зарабатывалъ себѣ этотъ кусокъ насущный на разныхъ поприщахъ и никого не удивлялъ своими подвигами; и теперь путь стоялъ открытымъ, нужно было только умѣло выбрать работу, но дѣло въ томъ, что мнѣ работать не хотѣлось послѣ такого громаднаго богатства. Я когда-то былъ приказчикомъ въ колоніальномъ магазинѣ, впрочемъ, всего одинъ день, потому что успѣлъ съѣсть такое количество сахару, что хозяинъ меня уволилъ, сказавъ, что я ему не нуженъ и что онъ самъ намѣренъ стоять у прилавка. Я когда-то сталъ разучивать законы, но скоро бросилъ это скучное и сухое дѣло. Я служилъ недолго въ кузнечномъ заведеніи, но желаніе пристроить мѣхи такъ, чтобъ они дѣйствовали сами, взяло у меня столько времени, что хозяинъ прогналъ меня, сердито сказавъ, что изъ меня никогда ничего хорошаго не выйдетъ. Я былъ приказчикомъ въ книжномъ магазинѣ, но опять не надолго. Покупатели надоѣдали мнѣ постоянными требованіями и не давали мнѣ спокойно читать; хозяинъ, замѣтивъ это, далъ немедленный отпускъ, позабывъ опредѣлить срокъ. Я былъ приказчикомъ въ аптекарскомъ складѣ одно лѣто, но мои рецепты были неудачные; оказалось, мы продавали больше клистирныхъ трубокъ, чѣмъ содовой воды. Мнѣ опять пришлось уйти. Я когда-то изучалъ печатаніе, въ надеждѣ быть вторымъ Франклиномъ, но и это принесло немного пользы. На Союзѣ Эсмеральда не было мѣста, да къ тому же я всегда былъ плохимъ наборщикомъ и всегда съ завистью смотрѣлъ на кончившихъ двухлѣтній срокъ учениковъ; когда я нанимался на это дѣло, то главные приказчики обыкновенно говорили, что хотя нуженъ будетъ наборщикъ, но только не теперь, а какъ-нибудь въ продолженіе года. Я былъ хорошимъ лоцманомъ на Сентъ-Луисѣ и Нью-Орлеанѣ и вовсе не стыдился своего знанія въ этомъ дѣлѣ; жалованье получалъ двѣсти пятьдесятъ долларовъ въ мѣсяцъ на всемъ готовомъ; я любилъ это дѣло и жаждалъ стоять опять у колеса и бросить навсегда эту бродячую жизнь, но за послѣднее время въ письмахъ домой я выказалъ себя такимъ дуракомъ, упоминая о моемъ будущемъ богатствѣ и о поѣздкѣ по Европѣ, что я рѣшилъ сдѣлать то, что многіе разочарованные минеры дѣлали и до меня; я сказалъ себѣ: «Теперь все кончено, я никогда не поѣду домой, не хочу видѣть сожалѣніе и слышать брань и выговоръ». Былъ я частнымъ секретаремъ, серебропромышленникомъ и ремесленникомъ на серебряной мельницѣ, и все это не привело меня ни къ чему, а теперь…
