Что теперь дѣлать?
Я поддался снова увѣщеваніямъ Хигбая и согласился еще разъ попробовать счастье на разработкѣ рудъ. Мы поднялись высоко по склону горы и взялись работать на маленькой, дрянной шахтѣ въ восемь футовъ глубины. Хигбай спустился внизъ и стадъ усердно копать своимъ заступомъ, откололъ куски скалы и сбросилъ много грязи; тогда пришла моя очередь спуститься внутрь съ длинной лопатой (самая ужасная работа, придуманная человѣкомъ) и выбрасывать все наружу. Вамъ надо сгрести полную лопату этой грязи и ловко кверху швырнуть назадъ себя, бросая черезъ лѣвое плечо. Я швырнулъ, но такъ неудачно, что вся грязь, слегка коснувшись краевъ шахты, упала обратно на мою голову и внизъ по шеѣ и спинѣ. Не сказавъ ни слова, я вышелъ и ушелъ домой. Я внутренно рѣшилъ, лучше умереть съ голоду, чѣмъ изображать изъ себя мишень, въ которую самому приходиться бросать грязью, вооружившись громадною лопатою. Я усѣлся въ хижинѣ и предался, такъ сказать, мрачнымъ мыслямъ. Когда-то въ лучшія времена я забавлялся тѣмъ, что писалъ въ главной газетѣ территоріи Виргиніи, въ «Ежедневномъ мѣстномъ Предпріятіи», и всегда удивлялся, когда мои статьи появлялись въ печати; вслѣдствіе этого редакторъ газеты сильно упалъ въ моемъ мнѣніи: я полагалъ, что онъ могъ найти что-нибудь болѣе достойное печати, чѣмъ мое писаніе. По дорогѣ домой я зашелъ въ почтовое отдѣленіе, гдѣ получилъ письмо на мое имя, которое подъ конецъ распечаталъ. Эврика! (я не зналъ значенія этого слова, но мнѣ казалось, что теперь оно у мѣста, а другого благозвучнѣе не находилъ). Въ письмѣ стояло предложеніе пріѣхать въ Виргинію, сдѣлаться городскимъ редакторомъ «Предпріятія» и получать за это по двадцать пять долларовъ въ недѣлю. Было время, когда, полный надеждъ на потайной слой, я бы вызвалъ на дуэль издателя за такое предложеніе, теперь же я хотѣлъ броситься на колѣни и молиться на него. Двадцать пять долларовъ въ недѣлю — это цѣлое состояніе, непомѣрная роскошь, даже грѣшно тратить такія деньги. Но мой восторгъ нѣсколько улегся, когда я подумалъ о моей неопытности къ этомъ дѣлѣ и слѣдовательно о моей негодности занять это положеніе, къ тому же передъ мною стоялъ длинный списокъ всѣхъ моихъ неудачъ. Однако, откажись я отъ этого мѣста, пришлось бы изъ-за куска хлѣба зависѣть отъ кого-нибудь; мысль эта тяжела всякому мужчинѣ, который никогда не испыталъ такого униженія съ тринадцатилѣтняго возраста. Нечѣмъ собственно гордиться, такъ какъ это обыкновенная вещь, но, что же дѣлать, это было единственное, чѣмъ я могъ гордиться. И такъ я, страха ради, сдѣлался городскимъ редакторомъ; будь это при другихъ обстоятельствахъ, я навѣрно бы послалъ отказъ. Нужда заставляетъ идти «на авось». Если бы въ то время предложили мнѣ за переводъ «Талмуда» съ оригинала вознагражденіе, я, безъ сомнѣнія, не отказался бы и принялъ (конечно, съ нѣкоторымъ страхомъ и съ недовѣріемъ къ себѣ), стараясь какъ можно больше растянуть его, и все изъ-за денегъ. Я отправился въ Виргинію и вступилъ на мое новое поприще. Видъ городского редактора былъ весьма плачевный, могу въ томъ сознаться. Вообразите себѣ человѣка въ синей шерстяной блузѣ, панталоны въ сапогахъ, шляпа съ широкими полями и безъ пальто, обросшаго бородой и съ морскимъ револьверомъ за поясомъ. Но вскорѣ я преобразился, пріобрѣлъ болѣе человѣческій костюмъ и снялъ револьверъ. Мнѣ никогда не приходилось никого убивать, да я и не чувствовалъ къ тому никакой наклонности, носилъ же его единственно изъ уваженія къ народному обычаю и чтобы, не имѣя его при себѣ, не казаться особеннымъ и не быть предметомъ замѣчаній. Но другіе редакторы и всѣ наборщики носили револьверы. Я обратился къ старшему редактору или хозяину (назовемъ его м-ръ Гудмэнъ [7], названіе, вполнѣ подходящее ему) съ просьбою указать мнѣ мои обязанности, на что онъ мнѣ сказалъ: «Ходите больше по городу, разспрашивайте и вывѣдывайте у разнаго люда разныя новости, отмѣчайте слышанное и потомъ дома составляйте статьи для печатанія». Онъ прибавилъ:
— Никогда не пишите: «Мы слышали» то-то, или «Говорятъ», или «Общій говоръ», или «Мы предполагаемъ» то-то; будьте самостоятельнѣе, пріобрѣтайте безспорные факты и пишите прямо: «Дѣло было такъ-то». Иначе вы никогда не пріобрѣтете довѣрія къ своимъ статьямъ. Абсолютная увѣренность въ себѣ дастъ газетѣ силу и неоцѣненный успѣхъ.
Дѣло было несложное; и по сей день, когда я читаю статью, начинающуюся словами «мы предполагаемъ», я сейчасъ же подозрѣваю репортера, который не далъ себѣ труда хорошо узнать то, о чемъ пишетъ. Я хорошо писалъ нравоучительныя статьи, но не всегда хорошо повѣствовательныя; воображеніе очень часто брало верхъ надъ фактами, особенно когда ощущался недостатокъ въ происшествіяхъ. Я никогда не забуду моего перваго опыта, какъ репортера. Я бродилъ по городу, разспрашивалъ всѣхъ, приставалъ ко всѣмъ и подъ конецъ нашелъ, что никто ничего не знаетъ. Моя записная книжка какъ была чиста, такъ и осталась, несмотря на мою пятичасовую ходьбу. Я сказалъ объ этомъ м-ру Гудмэну, онъ замѣтилъ:
— Бывало, Дэнъ ловко разбиралъ и писалъ о сѣнномъ дѣлѣ, когда былъ застой въ происшествіяхъ и не было ни пожаровъ, ни судебныхъ дѣлъ. Развѣ нѣтъ фуръ съ сѣномъ изъ Травки? Если есть, вы могли бы упомянуть о возобновленной дѣятельности, что-нибудь въ этомъ родѣ о сѣнномъ дѣлѣ. Это не будетъ статья сенсаціонная или возбудительная, но она отлично пройдетъ за дѣловую и вмѣстѣ съ тѣмъ наполнитъ газету.
Я снова отправился шагать по городу и увидѣлъ одну несчастную телѣжку со старымъ сѣномъ, въѣзжавшую въ городъ. Этимъ случаемъ воспользовался я безцеремонно. Умножилъ телѣжку на шестнадцать телѣжекъ, вывезъ сѣно изъ шестнадцати мѣстъ, сдѣлалъ шестнадцать отдѣльныхъ отчетовъ и такъ расписалъ сѣнную операцію, что Виргинія-Сити давно ничего подобнаго не читала.
Дѣло шло хорошо, два столбца уже были исписаны, а я все еще продолжалъ. Когда снова сдѣлался застой въ приключеніяхъ и не о чемъ было писать, какой-то сорви-голова убилъ въ одной гостиной человѣка; я обрадовался и никогда въ жизни еще не чувствовалъ себя настолько счастливымъ. Я мысленно говорилъ убійцѣ:
— Сэръ, вы мнѣ чужой и неизвѣстный, но вы оказали мнѣ такую услугу сегодня, которой я никогда не забуду. Если нѣсколько лѣтъ признательности могутъ быть вамъ нѣкоторымъ вознагражденіемъ, то примите ихъ. Я былъ удрученъ заботами и вы облегчили мнѣ трудъ именно въ то время, когда все вокругъ казалось темно и неприглядно. Позвольте мнѣ съ сегодняшняго дня считаться вашимъ другомъ, такъ какъ я не такой, чтобы забыть когда-нибудь сдѣланную мнѣ услугу.
Если я въ дѣйствительности не обратился къ убійцѣ съ такими словами, то чувствовалъ большую потребность это сдѣлать. Я описалъ убійство и обратилъ вниманіе на всѣ подробности, и когда окончилъ статью, то сожалѣлъ объ одномъ, а именно о томъ, что тутъ же на мѣстѣ не повѣсили моего благодѣтеля, чтобы я могъ теперь приняться за него. Потомъ я узналъ, что на площади стоящія фуры эмигрантовъ отправляются въ дальній путь и что онѣ недавно прошли черезъ враждебную страну индѣйцевъ, гдѣ немало потерпѣли отъ нихъ Я составилъ, что могъ, изъ всего этого и, если бы не рамка, изъ которой я не долженъ былъ выходить, опасаясь репортеровъ другихъ газетъ, я могъ бы прибавить разныя подробности, которыя придали бы статьѣ гораздо болѣе интереса. Я сдѣлалъ разные вопросы хозяину одной фуры, которая ѣхала въ Калифорнію; онъ отвѣчалъ коротко и угрюмо, но я понялъ изъ его отвѣтовъ, что онъ завтра же покинетъ городъ, боясь непріятностей, я взялъ у него списокъ именъ его партіи и прибавилъ въ статьѣ, что они всѣ были убиты и ранены, и выпустилъ номеръ этотъ раньше другихъ газетъ. Въ статьѣ этой я, кромѣ того, позволилъ себѣ написать, что фура эта перенесла большое побоище съ индѣйцами, не слыханное въ исторіи до сего дня.
