её, а затем обмыл холодной водой лицо, как когда-то у матери в квартире после посадки Зои в подполье дома отца. Растерев мокрое лицо полотенцем, Бурцев вернул ему естественный цвет. Вытянув перед собой руки и растопырив пальцы в разные стороны, Валерий как когда-то опять заметил дрожь на кончиках пальцев. «Всё-таки лишение жизни человека никогда не станет обыденным делом, сколько бы людей я не отправил на тот свет. Трясущиеся руки – это и есть возмущение Бога, а не только страх за свою жизнь и жажда её… Это бунт нарушенной
божественной архитектуры добра, которая заложена создателем в каждую клеточку человеческого тела, а также это проявление бессмертия органического мира во вселенной, которое невозможно скрыть никак…» – сказал себе Бурцев и вышел к жене.
– Завтра в одиннадцать вечера мой поезд уходит. Мне нужно на три дня взять достаточное количество белья и одежды… Возможно, я задержусь подольше. Надо не забыть документы на автомобили, а государственные номера я сейчас же положу на дно сумки. Сверху положу одежду, белье, бритвенные принадлежности, зубную пасту, зубную щётку, шампунь, полотенце. Надо взять ту небольшую книгу о Моцарте, что мы купили в Москве… Деньги с паспортом и билетами повезу во внутреннем кармане куртки. Возможно, я тебе позвоню перед выездом оттуда, – говорил Бурцев, стоя перед женой с сыном на руках, но не переставая думать о совершенном час назад убийстве. Валерий перечислял медленно вслух, что нужно сделать и что необходимо взять с собой в дорогу, мельком поднимая глаза на жену, стараясь понять, прошло ли у неё любопытство по поводу его бледности и грязных башмаков.
– Завтра ещё целый день у тебя впереди, поэтому все соберёшь прежде и, думаю, ничего не забудешь. Пойдём ужинать. Лёшку никак не могу уложить спать. Только положу в кровать, а он что-то начинает бормотать себе под нос и трясёт игрушками. Днём он поспал больше обычного – вот и не засыпает сейчас.
– Не могу никак дозвониться до автосервиса в Горьком. Знать бы наперёд, что есть автомобили, то ехал бы совсем с другим настроением, – сказал Бурцев, не обратив внимания на слова жены о сыне. Потом Валерий словно опомнился, и улыбнувшись сказал: – Если он захочет спать, то уснёт. Он сейчас уже большой, поэтому не отстаёт от взрослых. – «Это хорошо, что Лёшка не засыпает. Мне перед поездкой и после убитой сейчас в лесу девицы не придётся заниматься ночью любовью с Аннушкой… Пока она будет усыплять сына – я притворюсь спящим. Жена легко чувствует измену мужа… От кого же я слышал об этом?..» – спросил себя Бурцев и прошёл на кухню.
В четырехместном купе, в котором Бурцеву предстояло ехать, уже расположилась молодая пара. Валерий вошёл и поздоровался с попутчиками. Расправив постель на нижней полке и сняв куртку, Бурцев, не откладывая, улёгся в джинсах и в пуловере на постель и начал читать взятую в дорогу книгу. Прошло немного времени, и более яркий свет автоматически переключился на слабое ночное освещение. Бурцев тотчас задремал. Проснулся он в пять утра. Духота в маленьком купе заставила его выйти в коридор вагона. Валерий прошёл в тамбур, потому что коридор был узким и, пропуская каждого ночного прохожего по вагону, ему требовалось прижиматься к окну или к двери. Бурцев постоял в тамбуре пятнадцать минут. За стеклом ещё ничего не просматривалось – темнота была полная. Из-за запаха устоявшегося табачного дыма и вида мерзких густых плевков курильщиков на полу тамбура Валерий быстрее, чем наметил, вернулся в купе. Осторожно он достал из сумки зубную щётку с пастой, что лежали сверху в пакете, и пошёл в туалет умыться, пока не собралась очередь. В течение всего дня в купе четвёртый пассажир так и не поселился. Молодая пара в присутствии Бурцева все время еле слышно из-за чего-то ссорилась, но когда Валерий возвращался ненадолго на место из коридора или из ресторана, то замечал, что молодые люди мирно сидели рядом и смотрели друг на друга влюбленно и игриво. Бурцев предположил, что молодожёнам было лет по двадцать, и что они недавно поженились. Их новые обручальные кольца блестели, как в магазине, и ещё не успели помутнеть от времени. Разговаривали молодые негромко, но невольно переходили на шёпот во время спора, чтобы Бурцев, который казался им известным человеком, не мог слышать их. Молодые люди даже предположили, что Бурцев какой-то спортсмен, но никак в разговоре между собой не могли вспомнить, в каком виде спорта. Девушка стеснялась Валерия и каждый раз заправляла волосы за уши, когда невольно встречалась с его глазами, а её муж казался особенно словоохотливым, если Валерий его о чем-либо спрашивал. Когда молодая женщина выходила из купе, то ненадолго останавливалась перед зеркалом на двери. Девушка закрепляла волосы на затылке, и в эти моменты Бурцев видел у неё на шее едва различимую ямочку. К концу пути Валерий узнал, что молодожёны ехали из Красноярска в Москву на учёбу, где учились уже четвёртый год на юридическом факультете. Питались молодые люди в купе теми съестными припасами, что предусмотрительно положили им в дорогу родители. Валерий ел в ресторане, но был не в восторге от качества пищи, поэтому избегал заказывать мясные блюда, а предпочитал только салаты.
В десять вечера по московскому времени Бурцев попрощался с соседями по купе. Валерий на такси направился в знакомую гостиницу, где останавливался последний раз, а до этого там же дважды останавливался, когда работал в таксопарке и приезжал в Горький за новыми машинами в компании других таксистов. Мест, как всегда, не было, но Валерий быстро договорился с администратором поселиться за тройную плату стоимости номера. Молодая невысокая еврейка с «химией» на голове помнила его с последнего приезда по той редкой рыбе холодного копчения с плохо запоминающимся названием. Бурцев тогда угостил администратора этой рыбой сверх переплаты за номер в гостинице. Эту рыбу ему каждый раз заказывали сборщики его машин на сервисной станции.
– У тебя нет больше той рыбы, какой ты в прошлый раз меня угощал? Как она? Никак не могу запомнить её название, – спросила с лукавой улыбкой еврейка.
– Муксун. Есть немного. Приходи в номер через полчаса или завтра утром. Я тебе дам, – сказал Бурцев и, отдав деньги за номер на два дня, собрался идти к себе.
– Я сегодня зайду, – улыбнувшись сказала еврейка, сведя брови ниточки домиком.
Валерий разложил вещи, помылся в душе, вышел в толстом светлом халате и мягких тапочках из ванной комнаты. Послышался стук в дверь. Бурцев открыл и увидел с мелкими завитушками черноволосую еврейку администратора. Она приятно улыбалась.
– Ты ещё не спишь? – спросила она, немного робея, и тут же оглянулась в коридор, чтобы видеть, не смотрит ли за ней этажная дежурная. Еврейка явно опасалась, что дежурная может насплетничать директору при случае, что администратор ходит по номерам гостиницы к жильцам в гости.
– Нет. Проходи, – сказал Бурцев, пропуская гостью в номер. На еврейке были туфли на высоком каблуке и чёрная короткая юбка, обтягивающая её маленькую задницу, как у девочки школьницы. Еврейка оказалась такой невысокой, что её глаза были на уровне груди Валерия. От высокого роста Бурцева у неё захватывало дух, и администраторша не могла смотреть на него без улыбки и без восхищения.
– Ты только на два дня или будешь продлевать номер? – спросила еврейка первое, что пришло в голову, и опять улыбнулась, давая понять, что продлить проживание ему для неё простое дело.
– Ещё не знаю, но если понадобится ещё задержаться в городе, то все будет зависеть от тебя, – ответил Бурцев, улыбаясь сдержанно, и доставая из сумки две рыбины в коричневой бумажной просаленной обёртке. – Вот, возьми.
– Сколько я должна? – спросила для приличия еврейка, вновь лукаво улыбнувшись, зная, что Бурцев денег не возьмёт, как в прошлый раз.
– Если разрешишь поцеловать в щёчку, то этого будет достаточно, – ответил Бурцев, делая лицо серьёзным и невозмутимым.
– Ну, правда, сколько? – не унималась еврейка, а сама не могла сдержать улыбки. – Я ведь замужем, – добавила она и засмеялась на комичное удивление Бурцева её словам.
– Я поцелую тебя в щёчку и обещаю, что мужу твоему не скажу
