Легостаев запыхтел трубкой, наслаждаясь табаком, потом, понимающе взглянув на Максима, прикипевшего жадным взглядом к берегу, где Ярослава и Жека носили сухие ветки к едва занявшемуся тихим дымком костру, заговорил снова:
— Вот вы, наверное, подивитесь моим разговорам, припишете их чудачеству одинокого человека, которому вдруг смертельно захотелось выговориться. Есть, есть такие чудаки, им обязательно нужен слушатель, причем такой, который бы не просто слушал, а изумлялся, восторгался, мучился вместе с ними. И не приведи господь, попадется им такой человек — они из него жертву сделают, да еще какую! Бывает, сами-то страдальцы уже немы к своим переживаниям, все у них уже отгорело, золой припорошило, так они других норовят к своим страданиям приобщить, да еще и удовлетворение в этом находят. Кто знает, может, и я из той же породы. Но вот о войне заговорил — поверьте в искренность мою — не потому, что пугать вас надумал или же омрачить решил ваш отдых, нет, просто захотелось, чтобы открыто, вот так, не мигая, взглянули в лицо правде. А в лицо ей ох как тяжко смотреть! Бывает, будто смолой кипящей в глаза плеснут, а ты смотри, смотри, пока смотреть можешь. Вот вы спросили: «Что успеть?» Многое нам надо успеть. И не только самолеты новые построить, танки — не танкетки, нет, их пора миновала, а настоящие танки — чтоб и броня, и скорость, и огонь — все было по нынешним временам, да получше и побольше, чем у Гитлера. Нет-нет, не только об этом речь. Успеть надобно и людей подготовить — не баюкать их, не усыплять — мол, в три дня шею ворогу скрутим, пусть только сунется, — а так, чтобы человек наш ко всему готов был, даже к затяжной войне. И наступать умел, да и отступать тоже, если вдруг придется.
— Отступать? — резко, не скрывая возмущения, спросил Максим.
— Может, и отступать, — упрямо, но спокойно погасил его вспышку Легостаев. — Может, и отступать. — Он снова повторил эти крамольно прозвучавшие для Максима слова. — Отступать тоже надо уметь, я ведь не о бегстве говорю, а об отступлении в военном значении этого термина. В гражданскую, например, мы тоже не только наступали. Приходилось и отступать — война была жаркая, не на жизнь, а на смерть. Но и отступая — верить в конечную победу.
— Я считаю, что в наше время даже само предположение об отступлении не только не вяжется с нашей военной доктриной, но само по себе кощунственно, — твердо отчеканил Максим. — Да если, к примеру, я ваши слова детям, своим ученикам, на уроках повторять буду, так кого я из них воспитаю? Так и к пораженчеству скатиться недолго. Неужто вы не понимаете?
— Да я не о том твержу, чтобы слова мои повторять, а о том, что на войну наш боец должен смотреть реально, — в ней и радость побед и горечь, пусть временных, поражений. Важно, чтоб врага одолеть, землю свою отстоять. Вот вы, ежели себя и учеников своих к мысли об одних победах приучите — небось в бою на десяток километров отойти придется, — почудится вам, что конец света пришел. Я об этом толкую.
— А я ясность люблю, — сказал Максим. — И правду. Одна правда есть и одна ясность. Двух не бывает. А по-вашему мудрено выходит. Вы вроде и за одну правду, и за другую — за каждую понемногу.
— Вот уж не в ту мишень палите. — В голосе Легостаева впервые явственно прозвучала искренняя обида. — В каких угодно — мыслимых и немыслимых грехах обвиняйте — все стерплю, со всем смирюсь. Только не в раздвоении души!
— Так, как же вас все-таки понимать?
— Собственно, и понимать-то нечего. Я ведь не турок, по-русски говорю. Ваш вопрос забыть не могу: «Что — успеть?» Воевать научиться успеть. Армия наша нынешняя — мало кто в ней пороху нюхал, мало кто огнем крещен. А немцы — уже крещеные. А взять тактику военную. Пока что мы иной раз на учениях как в гражданскую воюем — кавалерией на пушки скачем, а война-то совсем другая будет! Прошлый опыт, естественно, отбрасывать неразумно, а только будущим жить надо. Прошлым — легче. Прошлое, оно понятнее, в него люди уверовали, испытали, а потому в сегодняшний день его, это прошлое, без изменения, без коэффициента времени куда как проще перенести целехоньким, нетронутым. Тем более что находятся военные — чуть дотронься до этого самого прошлого опыта — вопль поднимут страшенный, да еще, чтоб неповадно было, во всех смертных грехах обвинят. Не каждому охота из себя мишень изображать — у одних мужества не хватает, другим нервов жалко. А вдуматься, так в любом деле, кто прошлое без поправок на новую обстановку норовит в нынешний день перетащить — вред величайший приносит, может, и сам того не ведая. Вы ведь служили в армии? — неожиданно спросил Легостаев.
— Я? Нет, не служил, — смущенно ответил Максим. — Признан негодным к строевой. В мирное время, разумеется, — добавил он поспешно.
— Еще в двадцать девятом году мне довелось быть на одном удивительном тактическом сборе, — продолжал Легостаев, словно не замечая смущения Максима, более того, не придавая ему ровно никакого значения. — Я вам попозже расскажу об этом, а сейчас, чтоб не позабыть, опять в связи с вашим вопросом. Да, надо обязательно успеть, иначе будет худо. Вы имеете представление о военном производстве в Германии? Двести танков в месяц. Пятьдесят заводов, на которых день и ночь строятся военные самолеты. Если начнется война, Германия сможет выставить не менее сотни отмобилизованных дивизий…
— В нашей прессе я не встречал таких цифр, — прервал его Максим. — Вы что же, считаете, что мы слабее? Разве дело только в количестве танков и самолетов?
— Согласен, не только в этом. Азбука. Но помните, Ленин говорил, что даже самые преданные бойцы будут неминуемо истреблены противником, если они плохо вооружены. Не ручаюсь за точность цитаты, но в точности смысла уверен. Так вот, я начал рассказывать вам об одном удивительном сборе. Вероятно, вам будет интересно. Это был тактический сбор военных корреспондентов под Ленинградом. Три дня мы как военкоры тренировались в чем, вы думаете? В составлении небольших корреспонденции с полей тактических учений. И знаете, это занятие мне показалось при всей его необычности, быть может, наивности, чертовски полезным. Помню, посредник признал, что бой за деревушку, сейчас уж название из памяти выветрилось, выиграла рота «синих» и «красным» пришлось отойти. Так один военкор, вопреки истине, написал в своей заметке, что все это досужий вымысел посредника, что красные никогда не отступают и что было бы полезно присмотреться к этому самому посреднику.
— И что же? — быстро спросил Максим, чувствуя подвох.
— Ничего особенного. Просто командующий войсками, прочитав заметку, отправил этого военкора с учений и сказал, что его перо годится, может быть, для сочинения сказок, но не для того, чтобы писать о войне.
