— Ну-ну, Пакено, не падайте духом так сразу; величайшее наслаждение человека, чье положение столь шатко, состоит в том, чтобы наблюдать, чем все закончится. А закончится все, разумеется, хорошо. Менорке не хватало денег на протяжении двухсот лет, но, несмотря на это, она выжила. И потом, я полагаюсь на нашего покровителя, святого Урбана Майорке кого: он никогда не предавал наш род. Кстати, он единственный житель Майорки, который не предавал нас, — за исключением разве что Хоакина и его дядюшки, которые сегодня прислали нам теленка.
Огюст вернулся с сыром и фигами, которые он подавал к столу с тех пор, как великий герцог стал отказываться от добавки крольчатины. Дон Рамон молча занялся сыром, бордо и фигами, а затем потребовал кофе и закурил одну из своих неизменных сигар. Сцепив руки за головой, он лениво смотрел на Средиземное море, над которым кружили чайки, образуя такие же прихотливые кольца, какие на легком ветру из окна образовывал дым, поднимавшийся от сигары дона Рамона. На широком открытом лице великого герцога вновь появилось выражение, говорившее о глубокой удовлетворенности жизнью. Глядя на дона Рамона, никто бы не мог подумать, что перед ним самодержавный тиран Менорки и человек, которому через месяц грозит крах и бесчестье. Сеньор Пакено, который предпринял было неудачную попытку подстроиться под тон своего господина, теперь глядел на него в почтительном молчании. В столовую вошел Огюст с кофейником и графином с гладкими стенками; налив себе и из того, и из другого, великий герцог снова повернулся к Пакено:
— Желудок — центр мира, — философски заметил он. — Взгляните, Пакено, как я добр в эту минуту! Я готов к самым благородным, самым эксцентричным поступкам: я готов простить кредиторов, даровать народу конституцию! Я отказывал народу в этом лишь потому, что он слишком хорош для конституции. Под моим началом они живут спокойно и мирно и думают лишь о хлебе насущном. А получив конституцию, они начнут задумываться о множестве совершенно ненужных вещей. Именно поэтому я так долго отказывался даровать им ее. И разве я не был прав, Пакено?
— Ваше высочество совершенно правы. Введение парламентаризма противоречило бы всей нашей истории, а те благодеяния, которые ваш род оказал народу Менорки, дает вам право на самодержавное правление.
— Что за глупости, Пакено, мои предки зачастую поступали со своим народом как настоящие негодяи. Вспомните Луиса Десятого, который продавал меноркцев в Вест-Индию. Я сохраняю самодержавие не ради себя, но ради народа. Я люблю его той любовью, которая приобретается с годами, которая глубока и не лежит на поверхности. Я хочу видеть его счастливым. Я знаю, что народ ропщет против налогов — не то чтобы очень, но все же. Однако я считаю, что им гораздо лучше платить налоги мне, чем получить на свою шею конституцию. Потому что вместе с ней они получат себе на шею промышленность, и уж тогда они точно будут несчастны. Примеры тому я видел во время своих путешествий. Сейчас на Менорке никто не испытывает нужды. Экономических трудностей хватает ровно настолько, чтобы придать их жизни пряную остроту, а я являюсь тем коронованным козлом отпущения, который несет на себе всю тяжесть государственного долга, разделяя ее лишь с вами, Пакено. И я охотно несу это бремя, потому что я люблю их, — особенно после завтрака.
Великий герцог замолчал и со слабой улыбкой посмотрел на Пакено. Лицо старого министра финансов говорило о том, что его мысли были далеко от эксцентричных речей дона Рамона и что он с обыкновенной вежливостью всеми силами старается это скрыть.
— Пакено, — снова заговорил великий герцог, — вы слишком любезны с Семеном Марковицем. Он не заслуживает того, чтобы вы столько о нем думали. Подумайте лучше, кого бы мы могли обобрать, — это было бы лучшим приложением ваших душевных сил. Что вы скажете о том, чтобы отыскать какой-нибудь старый эдикт и обложить эдаким немыслимым налогом герра Бинцера, который живет здесь уже больше месяца? Когда дон Херонимо вел войну против неверных, то наверняка в виде контрибуции забирал у иностранцев половину имущества. Возможно, отыщутся и другие прецеденты.
Сеньор Пакено с неодобрением покачал головой, но сказать ничего не успел, так как дверь отворилась и в комнату вошел Огюст. В уголках его губ едва виднелась улыбка:
— Какой-то мужлан на улице просит аудиенции вашего высочества.
— Мужлан? Вы хотели сказать «господин», Огюст?
— Мужлан, ваше высочество. Это — немец (интонация Огюста была неописуема). У него нет визитной карточки, но он уверяет, что его имя Бинцер и что он приехал из Франкфурта.
Великий герцог вскочил с кресла и воззрился на министра финансов.
— Бинцер! Из Франкфурта! Заговоришь о черте — а он в печной трубе. Вы слышали, Пакено? Бинцер просит аудиенции, ягненок пожаловал в логово льва.
Лицо старого министра финансов выражало чистое, беспримесное изумление. Действительно, не каждый день кто-то просил аудиенции у великого герцога Меноркского — разве что кредитор, терпение которого подвергалось слишком долгому испытанию. Но Бинцер… Который, судя по всему, богат…
— Как вы полагаете, чего он хочет, ваше высочество? — запинаясь, спросил Пакено.
— Думаю, сфотографировать нас. Вы же сами говорили, что это его ремесло. Но этого мы ему не позволим. Учитывая, что через месяц нам предстоит удариться в бега, это значило бы сдать газетчикам слишком хороший козырь!
Сеньор Пакено вздрогнул.
— Впустите этого мужлана, Огюст, — весело приказал дон Рамон. — Скажите, что по субботам его высочество принимает в столовой.
Огюст поспешно удалился и спустя полминуты ввел в столовую и в наш рассказ герра Бинцера из Франкфурта.
Большая часть жизненного пути Исидора Бинцера окутана мраком. После событий, произошедших на Менорке в 1910 году, собрать о нем удалось немногое, и мы сообщаем читателю лишь те сведения, которые представляются нам достоверными.
Герр Бинцер, по всей вероятности, родился в Гамбурге в 1876 году. Во всяком случае, в приходе Святого Феликса сохранилась запись, что в июле названного года здесь родился некий Адольф Исидор Бинцер. Тот Бинцер, который стал главным действующим лицом меноркских событий, безусловно, носил лишь одно имя — Исидор, однако известно, что он много раз менял фамилию, и потому можно предположить, что с той же легкостью он мог сократить и свое имя.
Сей герр Бинцер получил воспитание, обычное для мальчиков его сословия. Сын мелкого портного с Варенхофштрассе, Бинцер закончил народную школу и несколько лет отучился в реальном училище. Затем, очевидно, находясь в стесненных обстоятельствах, родители забрали его из училища и определили сверхштатным помощником лаборанта на большой химический завод «Гроссман и K°». Здесь, на заводе, у окна, которое гигантской дугой пересекала буква «S», протекала жизнь герра Бинцера, пока ему не исполнилось двадцать два года. Через нижнюю петлю этой буквы герру Бинцеру открывался вид на узкую, грязную гамбургскую улочку, которую летом немилосердно жарило солнце, и по которой во все остальное время потоками текла дождевая вода, окрашенная в синий цвет отходами Гроссманова предприятия. Сидя у окна, герр Бинцер делал простейшие контрольные анализы; нос его всегда наполняли резкие запахи химикалий, а глаза тоскливо глядели на улицу сквозь изгиб буквы «S» и постепенно научились на все глядеть некоторым S-образным образом. Возможно, следствием этого и стало то, что в 1899 году он покинул «Гроссман и K°» и поступил на службу в земле- и горновладельческую фирму «Альтенхаус & Мейер», которая только что образовалась. Как позже на допросе в полиции показал глава фирмы, Бинцер занимался здесь анализом грунта, поскольку деятельность «Альтенхаус & Мейер» по преимуществу состояла в спекуляции горными участками. Казалось, герр Бинцер трудился на благо фирмы: он оставался на службе во все время ее существования, иначе говоря — год. А затем, чудесным субботним вечером, как раз когда полиция собралась провести контрольный анализ деятельности «Альтенхаус & Мейер», герр Адольф Исидор Бинцер, опередив и полицию, и обоих своих работодателей, с помощью кислоты тщательно проанализировал дверцу сейфа и тихо покинул Гамбург. Господа Альтенхаус и Мейер намеревались покинуть Германию неделей позже, но непорядочность герра Бинцера заставила их пуститься в путь второпях и почти с пустыми руками. Проклятия, которыми в последующие дни осыпали Альтенхауса и Мейера их клиенты, безусловно, повторялись двумя этими обобранными мошенниками в адрес герра Бинцера. Вскоре полиции посчастливилось поймать их, однако попытки выйти на след герра Адольфа Исидора Бинцера остались тщетны. Лишь позднее удалось установить, что герр Бинцер отправился в Мексику и Никарагуа, по всей вероятности, намереваясь провести инспекцию удивительно богатых горных месторождений, которые Альтенхаус и Мейер собирались рекламировать среди немецкой клиентуры. Что сталось с этой инспекцией, нам неизвестно, равно как неизвестна и дальнейшая судьба герра Бинцера в Новом Свете. Его неизменный обычай вместе с переменой места жительства менять и имя сильно затрудняет любые попытки проследить его след. Но вот в октябре 1909 года мы обнаруживаем его на пароходе «Франкония» плывущим в каюте первого класса под именем Абрахама Шильдкнехта. Господин Шильдкнехт, которого отличали скудные чаевые и скромность поклажи, спешно покинул пароход в Шербуре, вызвав большое недоумение нескольких господ, которым казалось, что у них есть все основания надеяться на встречу с ним в Саутгемптоне. Под именем Бинцера, которое он не носил долгое время, но без окладистой бороды, которую он, напротив, носил все последние годы, продувной эксперт-горнопромышленник поторопился выяснить, какое в Шербуре имеется воздушное сообщение.
