Широко распахнув дверь, кто-то вывалился на двор и, матерно выругавшись, стал шарить у крыльца.
По голосу Петька узнал Егора Лисина и отошел в сторону, но Егор, икая и дурно дыша, подошел к нему.
— А-а, Петруха… дорогой мой! — Лисин, широко раскинув руки, намеревался обнять Петра, но парень оттолкнул его.
— Отойди!
Егор сильно качнулся, но удержался на ногах.
— Ты все еще старое помнишь? — Егор икнул и нагнулся к Петру.
— Помню!..
Егор притворно вздохнул.
— Эх, Петька, Петька, чем помнить зло, лучше бы женился на моей Нюрке. Хошь у кого спроси — золото, не девка.
— Иди ты со своей Нюркой!
— Пошто забижаешь Нюрку, чем она хуже Верки?.. Оно верно, на лицо-то Верка краше нашей, но зато кобельков за ней носится, как за доброй сучкой… Сука-то она добрая…
— Как назвал?! — взревел Петька и замахнулся.
— Петенька, милый! — Вера повисла на сильной руке парня, и удар кулака пришелся хотя и в голову, но слабый.
Егор пошатнулся и упал под телегу.
— Петя, не надо! Милый!
Вера судорожно обхватила парня и крепко прижалась к нему.
Петр ощутил тугие девичьи груди и сразу обмяк.
Вера ведет за руку Петра, а сама тревожно оглядывается назад. Он, не сопротивляясь, следует за ней и время от времени ругает Егора:
— Сволочь!.. Как он назвал!.. а?..
— Петя, не надо!
Все дальше и дальше уводит парня от шумного зеленинского дома. На дворе светло, как днем. Избы и заборы, бани и сараи, раскинувшийся невдалеке Байкал, ощетинившаяся за деревней тайга — все окутано волшебным голубовато-пепельным цветом, исходящим от диска луны.
Петька заботливо одел Веру своим пиджаком и нежно прижал к себе.
Теперь они, словно слившись воедино, слышат биение сердец, не чувствуют под собой ног, будто плывут по воздуху, что ли, на каком-то светлокрылом, похожем на большую морскую чайку судне.
Байкал встретил их приятной прохладой. Недалеко от берега на якоре стоит «Красный помор».
— Едем? — Петька мотнул головой в сторону катера.
Девушка легко запрыгнула в лодку и оглянулась в нерешительности на Петра.
— Садись в корму!
Вера услышала в голосе парня властные нотки и немедленно подчинилась.
Под напором сильных упругих гребков лодка быстро несется к катеру. С каждым взмахом весел черный контур «Красного помора» становится все ближе и ближе. Наконец он вырос с дом, как показалось Вере, и она тревожно крикнула:
— Табань, Петя, табань!.. Лодку разобьешь!..
Причалив к корме катера, парень легко поднял девушку и бережно, словно мог разбить, опустил ее на палубу и вскочил вслед за ней.
— Мне холодно, пойдем в кубрик.
Петр спустился сначала сам, зажег лампу, а потом уже, при тусклом свете, помог подруге.
— Ой, чем только здесь не пахнет! — на переносье небольшого правильного носика сбежались морщинки.
— Пахнет нефтью и рыбой. Привыкай.
Парень утушил лампу, которая, видимо, была без керосина и сильно чадила.
В наступившей темноте мягкие нежные руки Веры обвились вокруг шеи Петра.
— Милый мой!.. Муженек родненький, — услышал парень горячий шепот.
Что-то огромное, ослепительно яркое и радостное полыхнуло и заполнило всю его душу, которая звонко запела самую прекрасную и самую древнюю песню — гимн любви.
Утром Наталья заглянула в кладовку, где в летние месяцы спал сын, там его не было.
«Где же заночевал-то парень?» — тревожно подумала Наталья. В это время хлопнули ворота, и на крыльце послышались знакомые звуки костыля. Дверь неслышно распахнулась, и в избу ввалился Малышев.
— Здравствуй, Наташа.
— Проходи, Сеня.
Бледное помятое лицо Малышева нахмурено.
— Верка не у тебя?
— Нет. Она ко мне не ходит.
— А Петька дома?
— Нету. Вечор у Зелениных сначала выскочила Верка с девчонками, за ними увязался Петька. Потом поднялся какой-то шум во дворе, и Егор Лисин заявился с разбитым носом. А Петька с Веркой больше не появились.
Малышев беспокойно взглянул на соседку.
— Они… черти… не поженились?
— Дело молодое… любят друг друга.
Черные глаза Семена загорелись злобой.
— А мы-то, Наташа, рази не можем любить, а?..
— Об нас, Сеня, какой разговор, — большие голубые глаза Натальи наполнились слезами.
Трясущимися руками Малышев закурил папиросу и растерянно посмотрел на Наталью. Ей стало жалко Семена.
— Может быть, Верка к бабке Дарье ушла, а Петька увалил к Бесфамильным.
— Не-е, их, паря, не проведешь, оне, черти, понимают, что если мы с тобой сойдемся, то ихней женитьбе крышка. Оно ведь ни по евангелию, ни по закону, ни по людской совести не положено такое сожительство… Вот и опередили нас, оставили в дураках… Это ты все тянула… «Погоди да погоди…»
— Во всем завсегда баба виновата. — Наталья тяжело вздохнула, кончиком платка утерла набежавшую слезу и погрустневшими глазами посмотрела на Семена. — На тебе, Сеня, лица нет, зайди опохмелись.
— Это не с похмелья… это… — Семен махнул рукой и заковылял к воротам, потом, о чем-то вспомнив, повернулся к Наталье.
— Корову надо бы подоить.
— Ладно, приду.
На самом краю Аминдакана, в почерневшем от давности, но еще крепком доме живет Верина родная бабка. Высокая, дородная, рыжая. Когда-то голубые глаза поблекли и стали белесыми. На внучкину свадьбу бабка Дарья не пошла. «Из вредности», — как говорит ее зять Семен Малышев.
Она очень крутого нрава, с суровыми, но справедливыми взглядами на жизнь. Бабка Дарья недолюбливает своего зятя и в этот раз резко осудила его:
— Хромой кобель, с ума спятил, Любке в куклы играть, а он ее взамуж вытолкал. Бесстыдный, совести нет. Доберусь до него, втору ногу выдерну. Ей-бог, выдерну!..
Старинная глинобитная печь, которая занимает треть избы, сегодня шипит, дымит, а растопиться не хочет. Бабка Дарья орудует здоровенной клюкой, как медвежатник шестом в берлоге, и по-мужски ругается:
— Ишь, кумуха-черемуха, тожа с норовом, растакут такая.
Наконец дрова вспыхнули. Бабка утерла с дряблого лица пот, пододвинула чугунок с горшком поближе к огню и села на скамью, которая жалобно скрипнула под огромной тяжестью.
— …Наш-то хромой бес, говорят, снюхался со Стрельчихой, вот и не велит Верке гулять с Петрухой… А Петька, почитай, из молодых-то первейший рыбак. Такого парня во всем Аминдакане нет, — разговаривает вслух старуха.
В сенях скрипнула дверь, затопали ногами, и в распахнутой двери показались Вера с Петей.
— Здравствуй, бабка! — поздоровалась Вера, а Петр смущенно мотнул головой.
