— Мужика раз-другой не накорми — сразу зачнет на соседский стол зрить, а потом, смотришь, и сердчишко туды же переметнется… Мотай потом мокреть на кулак.
Матерый ведерный самовар в ее руках казался игрушечным. Поставив его на земляной пол, она так дунула в трубу, что оттуда со свистом вылетел весь накопившийся пепел.
За обедом бабка Дарья вспомнила свою молодость. Сначала разок-другой всхлипнула, потом спохватилась и сердито ругнула себя:
— Кумуха-черемуха раздери тя, стару дуру! Нюни распустила, будто тебе одной было трудно… Батюшка-то мой был выпивоха! Все пропивал, то ли от горемышной жизни, то ли еще от чево. В четырнадцать лет я уже рослой была, хушь в телегу впрягай, тогдысь мы с братом Федором рыбачили у купца Бочалгина, недалеко от устья Ангары. И верно, крепость же была, кумуха-черемуха! Бывало, на море ишо лед носит, а мы забредем по пояс в воду и тянем невод. Ноги сначала жжет, ажно огнем горят, думаю, пропали ноженьки — отходила, отплясала Дашка. Ан нет! Вечером бежишь на купеческий лабаз, там Ванька-приказчик показывал лизион. Я, греховодница, бывало, насмотрюсь, всякой нечисти, ажно от страха душа замирает. А потом, ночью-то, во сне и реву что есть мочи, на всю землянку. Беда же!.. Башлык у нас был серьезный. Он как рявкнет на меня. Я и рада, что живой человек рядом.
— Не верится мне, чтоб ты, бабушка, чего-то испугалась, — смеясь, проговорил Петр.
— Э, паря, много ли надо ребенку. Кто я была-то.
— Бабка, а что показывали? — полюбопытствовала Вера.
— Рази все припомнишь… давно ведь то было, при царе Миколе… Помню, показывали все чужеземцев — китайцев с длиннущими косами, турок с котелками на голове, а на тех котелках кисточки болтаются, нарядных мериканцев. А те мериканцы-то — народ белый, высокий и откормленный. Видать, богачество ихнее выставляли на вид, много всякого добра было с ними на большом пароходе.
— Бабушка, а этот самый Ванька-то, видать, был добрый человек? — спросила Вера. — Находил время развлекать вас.
— Хы, добрый, кумуха-черемуха! Чтоб ему на том свете черти задницу изжарили!.. Бывало, рыбу принимат — обманет, деньги выдаст — обсчитат. Такой был хват, каких мало. А перед тем как показать нам лизион, строго упредит: «Кто хочет смотреть — гони пятак».
Вторые сутки дует «ангара». Чтобы воспользоваться его силой, на «Красном поморе» подняли парус. И теперь «болиндеру» легче с помощью ветра толкать неуклюжий корпус катера, за которым тянутся на прицепе целых четыре больших сетовых лодки.
Ходовой омуль уже дошел до Баргузинской губы, и, по слухам, тамошние рыбаки «надсадились» от богатых уловов. Поэтому Батыев отправил навстречу несметным косякам рыбы своих лучших рыбаков, оставив на месте лишь закидные невода.
На второй день за «Красным помором» тянулась лишь лодка бригады Стрельцова, остальные покинули катер в пути, пытать рыбацкое счастье на своих излюбленных плесах. А Петра неудержимо тянуло в далекую Сосновскую губу, где он еще до армии рыбачил в неводной бригаде Петрована Богатых, который промышлял рыбу от Усть-Баргузинского рыбзавода.
Погуляв некоторое время в Баргузинском заливе, основная масса омуля огибает полуостров Святой Нос и к середине июля добирается до Сосновской губы. Рыбы приваливает к берегу так густо, что в губе вода кипит, как в котле. Вот тут и успевай добыть серебристого большеглазого красавца. Кто удалее да смекалистей, тот больше упромыслит, а кто тяжелый на подъем, тот может и с пустыми бочками вернуться домой.
Наконец «Красный помор» обогнул Сосновский мыс. Сидевшие на палубе рыбаки увидели в самом углу залива несколько домиков центральной усадьбы Баргузинского соболиного заповедника, а чуть поближе, у Красной речки, — рыбодел — небольшой деревянный сарай, в котором рыбаки солили добытую рыбу.
У рыбодела торчала лишь одна лодчонка, а остальные чернели на фоне желтых песков, за речкой Кудалды.
— Тянут у самой Шумилихи, — присмотревшись вдаль, проговорил Петр. — Много-мало, все равно добудут. Свежей рыбкой разговеемся.
Рыбаки весело заулыбались.
«Красный помор» бросил якорь против рыбодела. Рыбаки проворно подтянули свою лодку и быстро, заняв каждый свое место, стали дружно грести к берегу.
Из рыбодела вышла женщина.
Увидев ее, Петр улыбнулся.
— Охо, мужики, это тетка Лагуниха нас встречает. Она-то уж накормит! Хлебосолка, каких мало. Только не смейтесь, когда она заговорит.
— А пошто? — спросил Яков Лисин.
— Язык у нее плохо привешен. Вместо «рыбодела» она говорит «маранель», а если нужно сказать: «работаю на пункте», скажет: «работаю на кунте». Один раз рассказала про свое детство: «Таперь ребятенки как у Христа за пазухой живут, а вот мне пришлось с восьми лет у купца Купера в няньках работать. Ладно, добрый был, даже на курок меня возил».
— Куда возил? — смеясь спросил Вовка Тулбуконов.
— На.«курок», значит, купец ее возил на курорт. Знамо дело, не лечиться, а нянчить купеческих ребятишек.
Лодка мягко стукнулась о золотистый песок. Петр первым подошел к женщине и, радостно улыбаясь, поздоровался:
— Здравствуй, тетка Настасья! Чо, узнаешь?
— Трастуй, трастуй! — черные глаза внимательно оглядели Петра. — А ты тей, тынок?
— Помора Сидора Стрельцова… Должна бы помнить меня. Я крестник Петра Васильевича Богатых, лет пять назад рыбачил в его бригаде, а ты у нас была поварихой… Зимой неводили в Крутой губе, а летом приходили в Сосновку.
— Петка! Ой! — обрадованно воскликнула Лагуниха и схватила Стрельцова за руки. — Ой, како матерый! Чисто медмедь!.. Как можно узнать-то тя!..
— А ты, тетка Настасья, нисколько не изменилась.
— Руки болят, ноги…
— Все на рыбалке?
— А как же, зимой на Покойниках жила, там на кунте робила, а таперь на маранеле роблю.
За плечом Петра кто-то приглушенно прыснул. Он сердито оглянулся и показал свой огромный кулак. Петр посмотрел на ее жилистые, корявые, изъеденные солью руки и с уважением подумал: сколько же рыбы прошло через них!
— Ой, я чо же! Мужиков-то тормить ната! — всплеснула руками и рысцой пустилась к костру, где в большущих противнях жарилась рыба.
Петр посмотрел вслед Настасье и, ни к кому не обращаясь, задумчиво сообщил:
— Это казачье атамана Семенова повинно в ее языке… Слыхал я, как на ее глазах повесили двух красных… Испугалась бедняжка, думала, что и ее вздернут… По первости года два совсем не баила, а потом отошла. Хушь так-то лопочет, и то спасибо. А вам, чертям, все хаханьки.
Рыбаки потупились. А Вовка Тулбуконов сердито буркнул:
