М. Роуз - Парфюмер Будды

Не успел Робби согласиться, как Жас заставила его пообещать, что он будет держаться подальше от шахты.

Робби сказал, что не вернется сюда, но не сдержал обещания. Хотя пока все было нормально: у него был четко намеченный путь отступления. Он находился всего в двух ярдах от расщелины, через которую мог легко исчезнуть из этой камеры.

У Робби были друзья, становившиеся его любовниками. Любовники, которые оставались друзьями после расставания. Мужчин у него было больше, чем женщин, потому что он мог выбирать мужчин, устраивавших его, подходивших ему и делавших его счастливее. Обычно они были любознательными и авантюрными, как его дед.

Но женщины, с которыми он сходился, были с израненными душами, бунтарские, злые, полусумасшедшие, как его мать. Его сестра. Женщины, нуждавшиеся в спасении, но спасти которых было невозможно.

Как Ани Лондро.

Каждое лето Робби приезжал в буддийский центр в нескольких часах езды от Парижа. Шесть лет назад Ани посещала его в течение тех же двух недель, что и он. Фамильярность среди студентов не поощрялась. Во время перерывов на обед царила тишина. Не было там и групповых лекций или других мероприятий. Но Робби видел ее везде, куда бы ни пошел, словно они шли по следу друг друга. Ани всегда выходила из храма, когда он входил. Он всегда был возле храма, когда там была она. Когда Робби спускался к реке, она шла ему навстречу. Первую неделю они друг с другом не разговаривали. Голова ее всегда была опущена. Он держался сам по себе.

Однажды, когда они оба шли по круглой дорожке для медитаций в саду, разразилась внезапная и сильная гроза.

Они спрятались в беседке с высокой крышей.

Вокруг них стеной шел проливной дождь, и когда Робби наконец посмотрел на нее, то был поражен той болью, которую увидел в ее распахнутых миндалевидных черных глазах. Он почувствовал демонов, сидевших на ее плечах, и напряжение в ее мышцах. Ощутил, как остро она нуждалась в том, чтобы найти покой. Не произнеся ни слова, они сблизились во время той грозы. Лежа на полу, вдыхая аромат кедра и ее чистой кожи, Робби любил ее. Он всегда наслаждался сексом. Нежился в нем. Робби изучал тантрический секс – науку индуистов, воспевающую союз мужчины и женщины ради наслаждения без оргазма. Но истинный тантрический секс он познал лишь в тот день.

Робби встал и, не включая фонаря, подошел к шахте. Ему вовсе не хотелось смотреть ей в глаза и снова видеть там боль.

– Я искал тебя, – прошептал Робби в темноту.

Послышался вздох Ани.

– Что случилось? Почему ты со мной рассталась?

– Я была на обучении.

– Но не для того, чтобы стать буддийской монахиней?

– Нет.

– Тогда чему ты училась? – спросил Робби.

Ответа не последовало.

– Ани?

Тишина.

– Кто тот человек, который умер в моей мастерской?

– Я не хотела, чтобы в тот вечер ты был там. Я лишь хотела, чтобы он выкрал осколки сосуда.

– Кто он? Твой любовник?

– Мой наставник. Он был мне как отец.

– Он хотел убить меня, – сказал Робби. – Ты это знала?

Тишина внизу. Вдали продолжала капать вода. Послышался далекий звук. Сломанная кость? Упал камень?

Робби встал на самом краю и всмотрелся в темноту, но смог только различить два силуэта. Один из них смотрел вверх. Робби не был уверен, но подумал, что это Ани смотрит на него из мрака.

Из-под зонтиков до Се доносились только обрывки разговоров на английском, немецком и испанском. В ожидании открытия любители искусства и туристы столпились под дождем у входа в музей Оранжери. Большинство из них, как догадался Се, пришли, чтобы увидеть знаменитые Кувшинки – восемь картин, изображавших речные лилии, которые художник написал в конце своей жизни. Выставку каллиграфии они могли увидеть, только если спустятся вниз.

Прошлым вечером залы Моне были закрыты, потому что там был устроен прием. Лан сказала, что это был самый замечательный вечер в ее жизни, ведь ее картины выставлялись в Париже, в музее Оранжери. На пятнадцать футов ниже шедевров импрессионистов.

Се согласился с ней, несмотря на то что у него от волнения сводило желудок и по спине катился пот. Большую часть времени он потратил на слежку за окружением. Для него этот прием стал генеральной репетицией того, что должно было произойти сегодня. Он запоминал посты охраны, выходы, окна, туалетные помещения, двери, лифты и лестницы. Изучал поток посетителей по галереям. Уделял внимание всему, что видел, словно от этого зависела его жизнь. Потому что так и было.

Утром за завтраком профессор Ву предложил им вернуться в галерею.

– Очень важно увидеть, как люди реагируют на твои работы, когда не знают о твоем присутствии, – сказал он. – У тебя появится перспектива.

Теперь они ждали вместе с остальными. Се смотрел на других студентов. На Лан, на Ру Шана, на туристов. Никто из них не представлял, что случится здесь сегодня, подумал он. По крайней мере, Се на это надеялся.

Когда подошла их очередь пройти контроль охраны, Се сделал шаг и вытянул руки. У него ничего не было, ни портфеля, ни сумки, ему можно было пройти. В отличие от аэропорта, здесь не было детектора металла. У Се мог оказаться нож, или пистолет, или пластиковая бомба, и никто бы не узнал.

Это означало, что у Ру могло быть оружие.

Се начало подташнивать. Он был художник; самое опасное, что ему доводилось делать, это прятать послания в небольших рисунках и просить Кали разослать их по Интернету. Как мог он это выдержать?

– У меня не было возможности посетить знаменитые Кувшинки Моне, – сказал Ву Се, Лан и другим восьми художникам, стоявшим тесной группой. – Кто-нибудь из вас хочет пойти со мной?

Вся группа направилась следом за Ву в первую овальную галерею.

– Он начал слепнуть, когда писал их, – объяснял Ву, показывая на большие картины, развешенные на стенах. – И подарил их Парижу… в обмен на обещание построить для них музей.

Несмотря на то что Се четко знал, зачем он здесь и что ему предстоит, он невольно залюбовался работами Моне. Две картины были не меньше шести футов высотой и тридцати футов длиной. Две другие были такие же высокие, но вполовину короче. Он стоял посередине овального зала, и казалось, что картины обволакивают его. Се представил, что заблудился в саду художника. Остальные посетители галереи исчезли. Холодные голубые и зеленые, лавандовые и нежно-розовые оттенки абстрактных прудов и неба, цветов, деревьев, их отражения в воде наполнили Се красотой, от которой он оцепенел, затаил дыхание от восторга. Во второй раз в Париже он почувствовал, как в нем закипают слезы. Эти картины казались ему чистым и безупречным выражением красоты природы. Связь, которую испытывал Се от общения с художником, умершим почти девяносто лет тому назад, казалась глубже, чем все, что происходило с ним когда-либо.