— Хольт со Страйкером в разговоре заметили, что Бродвей здесь есть, а Таймс-Сквер — нет.
— Правильно. Бродвей — улица, пересекающая Таймс-Сквер на Манхэттене. В Сан-Франциско тоже есть Бродвей, но Таймс-Сквера там нет.
— В Алькатрасе есть и то и другое.
— В Алькатрасе нет улиц.
В ответ я указал ей слова «Бродвей» и «Таймс-Сквер» на карте Алькатраса.
— Боже мой!
— Длинный тюремный коридор между блоками камер А и Б заключенные называли Бродвеем, — объявил Хольт своим подручным демонам в совещательной комнате с большим окном, откуда открывался вид на тюремный остров. — Этот Бродвей выходил прямо к тюремной столовой, которую по этой причине и прозывали Таймс-Сквер.
Я отчетливо видел: бог раздражен тем, что его демоны ничего на сей счет не знали. Он сделал жест в сторону нас с Каден.
— И что мы видим: эта жизненно важная информация Добыта не усилиями лучшей на планете военной разведки, не стоящим миллиард долларов ситуационным компьютером с его невероятными возможностями, даже не мозговым центром, сотрудники которого обильно утоляют жажду за счет правительственных ресурсов чистой воды… — Он стукнул кулаком по столу: — Ее добыл один малый двух тысяч лет от роду, который в лучшем случае тянет на недоучившегося школьника.
Вот уж никогда не думал, что мне уже две тысячи лет. Что же до недоучившихся школьников, школы, то я попытался припомнить, видел ли по телевизору, что это за люди. У меня почему-то возникло ощущение, что бог мне льстит.
— Это дурацкое совпадение, — пробормотал мужчина по имени Кордиан.
Уже по тому, как он вошел в комнату, я сразу понял, что это не простой демон, а бог вроде Хольта. И эти двое богов явно не состояли в дружеских отношениях.
Когда я спросил Каден, кто он такой, она ответила, что Кордиан возглавляет силы Зонального управления в Сан-Франциско и возмущен тем, что Хольт вторгся на его территорию.
— Совершенно ясно, что полученная нашими следователями информация относится к Бродвею и Таймс-Сквер в Нью-Йорке, — кипятился Кордиан. — Нет никаких оснований думать, будто за случайным совпадением названий стоит что-то серьезное.
— Меня направили сюда, чтобы выяснить, существует ли связь между информацией, полученной от задержанного, и этим городом. Последние данные указывают на то, что существование такой связи гораздо вероятнее, чем полагают в штаб-квартире Управления.
Хольт выдержал паузу, чтобы Кордиан смог уразуметь, что неосведомленность местного филиала Управления можно поставить в вину его руководству, то есть самому Кордиану.
— Кроме того, я прибыл сюда по прямому указанию Карвиса Мюллера и не намерен оспаривать его распоряжения. Если, конечно, их намерены оспорить вы, то я буду рад…
Кордиан энергично замотал головой:
— Нет, нет, не будем беспокоить директора. — Он развел руками над столом. — Но, к сожалению, у меня нет возможности выделить на это людей. Мой контингент ограничен, а как раз сейчас возникли проблемы в связи с обострением соперничества двух уличных банд. Банд, замечу, непростых: в каждой из них состоит не меньше пятисот бойцов. Кроме того, остров, как сами видите, окутан туманом, так что вертолет там не посадить. Завтра…
— У вас тут, на пристани, имеются катера, — прервал его Хольт. — Мы теряем время на пустые разговоры. У Страйкера под началом десять человек, этого должно хватить, остров-то невелик. От вас только и требуется, что держать наготове группу поддержки, если в ней вообще возникнет нужда.
Хольт жестом указал на пожилого человека, с виду горького пьяницу, стоявшего в стороне от всех. Худой, изможденный, он явно постоянно налегал на здешнее адское пойло, а вот есть досыта ему, скорее всего, доводилось гораздо реже. Благодаря телевизору я знал, что еще до заражения в городах имелись немногочисленные бездомные бродяги и оборванцы. Другое дело, что ныне на оборванцев стало походить большинство.
— Это Боб Глизон. Он сидел в Алькатрасе с последней партией заключенных, до самого закрытия тюрьмы в 1963 г. Тогда мистер Глизон был молодым человеком, самым юным заключенным на Скале, но он уверяет, что до сих пор помнит там каждый закоулок. Что звучит правдоподобно: до заражения мистер Глизон работал гидом в штате Национального парка. Мистер Глизон…
Старик выступил вперед.
— Я могу рассказать вам про остров.
— Будьте любезны.
— Застройка там неупорядоченная, похоже на соты. — Он заморгал, глядя на собравшихся. — Вы понимаете, о чем я? Это не тот случай, когда коридоры прямые, пересекаются в определенных местах, комнаты по обе стороны и все такое. Проходы раздваиваются, ветвятся самым хаотичным образом и пересекаются друг с другом черт знает как. — Он вскинул руки. — В таком лабиринте и ищейка потеряется. Все эти старые камеры, комнаты для допросов, одиночные карцеры… Ну, это как нынче: от кого беспокойство, того раз — и в карцер. Бывает, скажешь охранникам пару ласковых, тебя уже и волокут, если вы меня понимаете…
Глизон оглядел собравшихся, дождался пары кивков и, удовлетворенный тем, что оказался в центре внимания такой аудитории, продолжил свою лекцию:
— Карцерами, их еще называли «норами», числились камеры с девятой по четырнадцатую блока «Д». Толстенные двери, стальные стены, никаких окошек, холодный бетонный пол, единственный крохотный светильник. Загасил его, и кранты: ни света, ни звука. Ничего! Ну, вы меня понимаете — совсем ничего. Жуть, да и только! Да, и еще — мы не встречались с посетителями вживую. Все свидания только в специальной комнате, с перегородкой из толстого стекла, разговоры только по телефону и под контролем охранников — чуть что не так, и разговор прервут.
— Расскажите побольше о планировке, — попросил Хольт.
— Ну, камеры эти и сейчас целехоньки — около десяти футов в длину, меньше пяти в ширину, не больше хренова нужника. Настоящие камеры, а не гостиничные номера с телевизорами и всем прочим, в каких оттягиваются нынешние заключенные.
Мистер Глизон переживал то, что насельники этой преисподней называли «пятнадцать минут славы».
— Когда власти прикрыли тюрягу, меня наняли в обслугу здания. Оно конечно, снаружи с работой было туго, а жить на что-то надо, но место, честно вам скажу, то еще. Весь этот туман, ветер, чтоб ему неладно… Но я привык, да так тут и застрял, если вы меня понимаете… Платили, конечно, хреново, снаружи на эти деньжата и кофе не попьешь, но я привык к скудости, да и взаперти, по тюрягам, чуть не всю жизнь промаялся, поэтому…
— О тюрьме, пожалуйста, — вмешался Хольт, видя, что старого сидельца заносит не туда.
