— Надо на завтрак спешить, мы в первую смену едим, — крикнул ей.
— Я готова ко всему! — она вытянулась в струнку, изобразив солдата.
Ее пышные, чересчур для волейболистки, грудки пылко вздымались; да и была вся гибкая, тонкая, будто ласточка (так сравнил Тахир, заглядевшись), словно провоцировала на атаку.
— Свежо очень, честно говоря, рубашечку бы не мешало, — озадаченно пробормотал Тахир.
Ему не улыбалось, что сотня спортсменов от мала до велика будет глазеть на Марину. А мозги у большинства, как и манеры, были как раз сравнимы с солдатскими. Спорт — это та же армия. Марина его послушалась, хотя очень неохотно.
Они пошли к столовой мимо плаца, где высилось громоздкое сооружение из бревен, досок, веток, должное обозначать помост. Стояли на помосте стулья и кресла, покрытые парчой яркого бордового цвета, занавес из кинозала приспособили.
— А это зачем?
— Здесь будут праздновать. Сама все увидишь.
Высунулось из-за Пика Пионера солнце, обрызгало лучами турбазу. Резко потеплело, прятались от солнца лишь жирные зеленые оводы и фиолетовые мухи. Мимо Тахира и Марины пробежали гуськом пацаны в трусах и майках, некоторые уже измазались при падениях о траву и землю. Задние пацаны, постарше, погоняли отставших пинками и грозными криками. Последним бежал тренер. Завидев Марину, приостановился и галантно приподнял кепи с наклейкой «Алма-Тау», представился:
— Алексей. — И тут же добавил: — Привет, Таха. — И побежал догонять воспитанников.
— Я вот так же бегал по утрам со всеми. Маленьким, — сказал Тахир.
— И тебя по попе погоняли?
— Сперва меня, потом я. Вообще-то старался не получать. Такие пинки называются «поджопником», извини, конечно. А кто продолжает сачковать, по возвращению в лагерь получает «букву зю в позе туриста». Загибается, а ему кедом старым отвешивают раз десять. Жжет страшно. Но я не получал.
— Варварство. Нам тренеры лишь иногда подзатыльники давали.
Народу хватало, если осмотреться. Всего сотни две. Уже когда свернули к столовой, заметили и Сашку на волейбольной площадке. Тот играл с приятелями. Марина критически понаблюдала.
— Средне играют, — констатировала для Тахира.
Поели на втором этаже в огромном зале. Готовили тут замечательно, по два-три блюда на выбор. Они отнесли подносы с посудой и вернулись на воздух.
— Если хочешь, зайдем вон туда, — показал Тахир на островерхий домик у самого обрыва над речкой, — шашлыки, вино, самса.
— Нет, для утра слишком роскошно. Давай на волейбол?
— Игрок из меня…
— Хочется, — надула губки Марина.
— Так играй, не бойся. Сашка тебя возьмет в команду. А у меня тут дела, надо с начальством о восхождении поговорить.
И Марину действительно впустили в игру на замену. Тахир подождал, увидел, как какой-то парень для проверки гасанул на ней, Марина аккуратнейшим приемом выложила мяч под разыгрывающего. Тот собрался бить с первой подачи, но новенькая взвизгнула возмущенно: «Мне!!!», и Сашка навесил мяч над сеткой. Марина с разбега, слегка распихав мужиков с первой линии, взвилась в воздух, классически изогнулась назад и, как пружина, всем телом с вытянутой рукой ударила в мяч. И вбила его в того самого «проверяющего» — по груди, так, что он и сел на пыльный бетон.
Тахир пошел в коттедж старшего инструктора. Тот жил на турбазе круглый год, был выпускающим на горные маршруты. Всего одна комната с кухней, на кухне крошечная печка и стол, в комнате стол с кроватью, сейф и шкафчик для документации. На стене огромная фотография Пика Хантенгри. Старшего звали Евсей Трофимыч, для своих Евсей. Тахир в число своих не входил, но про Хантенгри знал: жена и сын Евсея, тоже альпинисты, остались где-то на скалах или в трещинах пика. Лет пять назад попали под лавину, а тел так и не нашли. Хотя каждый год в июне Евсей уезжал туда на поиски.
— К вам можно? — спросил Тахир у старика, сидевшего со стаканом на кровати.
Сухой телом, с морщинистым черным лицом и такими же руками, полностью седой инструктор сильно смахивал на какого-нибудь индуса, например, отшельника-йога. При этом выпивал, но всеобщее уважение игнорировало такую подробность.
— Чего тебе? — Евсей так и не повернулся от окна.
— Вот документы мои. Вам не звонили из города? Мне надо бы сходить на «пятерку», и тогда получу кэмэса… — почему-то у Тахира не получилось сказать сухо и внятно, как любил.
Только Евсей разрешал выходы, и только он мог помешать. Слыл педантичным и жестоким человеком. Иногда, если ему что-то мнилось или мерещилось, запросто запрещал сложнейшие, год подготавливаемые маршруты. Молва гласила, что после гибели близких у него открылось «чутье». Обиженные, которых хватало, вполголоса утверждали, что Евсей боится любой ответственности. Но за все годы, пока на Алма-Тау сидел старшим Евсей, не погибло ни одного, вышедшего на гору из турбазы.
— Я помню тебя, — заявил Евсей, наконец-то глянув на пришедшего. — Помню, как тебя… Тахир. Ты ходил всегда только в группах, последним или предпоследним. Еще ногу ломал над водопадом, помню. Хреноватый ты скалолаз, я и сейчас буду лучше. Так?
— Вполне может быть, — кивнул Тахир.
— Тогда иди, — удовлетворенно кивнул Евсей, прихлебнул спирт из стакана, отвернулся к окну, — за окном стоял на привязи осел и смотрел на Евсея, пожевывая клок сена.
— Вы гляньте на мою зачетную книжку, — попросил Тахир. — Мне нужно одно восхождение. Дайте сделать, и я здесь никогда больше не появлюсь.
— Не с кем пускать тебя. Из пятерок здесь Жингаши, на нее в августе такого, как ты, опасно пускать.
— Я найду напарника. Надежного.
— Нет.
Тахир подыскивал доводы. Старик молчал, отвернувшись.
— Вам звонили или нет? Из органов… — Тахир пошел ва-банк.
Выложил удостоверение госбезопасности.
— Не помню, — ответил Евсей.
— Если не помните, сегодня еще раз позвонят. Если откажетесь, я пойду к директору турбазы и добьюсь своего. Не понимаю, Евсей Трофимович, зачем вам неприятности, — уже обозленно говорил Тахир; он досадовал сильно, потому что уже второй день начинался с неприятностей.
— Ты иди отсюда, мальчик, — предложил ему Евсей.
И Тахир пошел прочь, хлопнув дверьми.
Сходил к директору, запугал того (и удостоверение подействовало там, и созвонился с городом, оттуда директору в трубку сказали что-то сильнодействующее). После этого надо было ждать результатов. С плаца уже накатывал шум и грохот, — начинался День Туриста.
Там кипели страсти. Весь контингент, от салаг до благопристойных пенсионеров, нарядился в тряпье и естественную защиту (траву, листья, ветки). Помост был окружен плотным кольцом, шли выборы богов. Гималайским мальчиком стал незнакомый Тахиру балагур, маленький, выкрашенный с ног до головы синим, явно приятель Сашки. Сашка был бесом, с сажей на лице, пританцовывал и науськивал народ. Зачитали приветствие Гималайскому Мальчику (покровителю турбазы), объявили праздник, а затем стали выбирать Тянь-Шаньскую Деву. Тахир был знаком с этой процедурой, знал, что инструктора ее намечают накануне, а с рассвета уже обряжают в костюм, главное достоинство которого — минимум чего-либо на теле. Выскочила толпа девушек, все красотки, все почти голышом, Гималайский мальчик с поцелуями и объятиями стал их придирчиво рассматривать. Тахира насторожили кличи, испускаемые Сашкой:
