Там кипели страсти. Весь контингент, от салаг до благопристойных пенсионеров, нарядился в тряпье и естественную защиту (траву, листья, ветки). Помост был окружен плотным кольцом, шли выборы богов. Гималайским мальчиком стал незнакомый Тахиру балагур, маленький, выкрашенный с ног до головы синим, явно приятель Сашки. Сашка был бесом, с сажей на лице, пританцовывал и науськивал народ. Зачитали приветствие Гималайскому Мальчику (покровителю турбазы), объявили праздник, а затем стали выбирать Тянь-Шаньскую Деву. Тахир был знаком с этой процедурой, знал, что инструктора ее намечают накануне, а с рассвета уже обряжают в костюм, главное достоинство которого — минимум чего-либо на теле. Выскочила толпа девушек, все красотки, все почти голышом, Гималайский мальчик с поцелуями и объятиями стал их придирчиво рассматривать. Тахира насторожили кличи, испускаемые Сашкой:
— Дева спустилась ночью! Люди, ночью с гор в турбазу спустилась Тянь-Шаньская Дева!
У Тахира екнуло сердце, но было поздно, — Сашка отскочил в сторону и вытащил за руку упирающуюся, хохочущую Марину. Тахир даже растерялся: радоваться ему или возмущаться! Толпа встретила кандидатку восторженным ревом, сам Гималайский мальчик соскочил с трона, растолкал всех, склонился перед девушкой Тахира. Сашка накалял обстановку, тащил и других, — но именно незнакомку жаждал народ назвать богиней.
Тахир собирался, конечно, встретить День Туриста с вином, шашлыками где-нибудь на склоне горы, в тени ели, но все пошло кувырком — сутки Марине придется играть свою роль. А его, простого смертного, могут вообще не подпустить.
— Да! Да! Да! — трижды прокричала толпа. Марина, войдя в роль, пинком согнала с трона второго бога, встала на трон. Пока что она была в бикини; остальные красотки, зачисленные в свиту, стали ее наряжать: ожерелья, бусы, ленты. И Марина стала настолько красива, что Тахир ошалел, заулыбался, — и у него не осталось сомнений: Дева! Блин, та самая, что мужиков в горах заманивает и губит. Тахир сплюнул три раза.
— Я тебе покажу! — на всякий случай крикнул Тахир Сашке и показал кулак, чтобы тот не переусердствовал.
И подошло время: издалека донесся слаженный грохот, что-то вроде марша. Это по тропе шли с перевала к базе туристы. На рассвете они должны были собраться с разных маршрутов, нарядиться и выбрать среди себя героев и жертв. Грохот производился ритмичными ударами кружек и жестяных мисок, опытные инструкторы раздобыли дикого гороха и теперь гудели в гороховые стручки. А когда толпа прибывших форсировала речку и показалась у плаца, отдыхающие с ног повалились от хохота — все были грязные, с огромными рюкзаками, в прожженной одежде, потные и изможденные. Большинство были не просто загоревшими, а покрыты волдырями и язвами, зрелище достаточно жалкое, но никто их не жалел Их хватали, выкручивали руки, на каждого туриста выплескивалось ведро ледяной воды («чистеньким пред богами предстанешь!»), а инструктор, водивший туристов по горам, выносил вердикт: настоящий турист или поддельный. Настоящие должны были выпить стакан водки, прокатиться на осле и получить поцелуй от Тянь-Шаньской Девы. У Марины на этот случай руки уже были вымазаны в саже, так что каждый «достойный» уходил перемазанным черными пятнами и полосами.
Нерадивым пришлось туго: из-за помоста вышел звероподобный Черный Альпинист, гроза бесчестных и паскудных путешественников; хватал за шиворот несчастных, для виду колотил и кусал, бросал на растерзание свите. Их били дубинами, обливали томатной пастой, за ноги волокли под помост. А вскоре швыряли оттуда одежду (в экстазе ее рвали на тряпки) и свежие мослы гигантских размеров (если точно — говяжьи). Сами пострадавшие ползком, голые ползли со слышными матами прочь, помыться и одеться. А потом их уже не трогали. Напаивали всех: дам вином, мужиков — водкой.
Самое смешное начиналось, если какой-нибудь слишком важный и обстоятельный турист, с брюшком или в присутствии жены, начинал дискутировать с инструктором, что неплохо он по горам ходил. Над таким измывались особенно упорно и долго. Тахир знал, что самое удачное тут для жертвы — поскорее прикинуться помершим со страху. А то будут тебя оголять и щекотать девки из свиты Тянь-Шаньской Девы, — щипают, мажут, заразы. Начнешь отбиваться — волокут в сеть, где уже барахтаются такие же драчливые. Сеть привязывают к ослу, тот получает тумак — и несется прочь, куда глаза глядят.
А затем появился Евсей, разукрашенный под старого мрачного божка, хранителя турбазы, скомандовал, и поволокли котлы и ящики с угощениями. Плов, самса, шашлыки, зажаренные бараны и куры, пиво, вино, водка — всего было в избытке. Ели, кто как желал, — сидя и лежа, на плацу, под березами, на полянах, И хоть девицы шипели, а бесенята пихались, с помощью Сашки Тахир добрался таки до своей непостоянной Марины.
— Кланяйся богине, кланяйся, а то оба тумаков схлопочем, — изображал испуг Сашка, глумливо пригибаясь и принуждая к тому же Тахира.
— Ну как, довольна или страшно? — поинтересовался Тахир.
— Вот еще! Все отлично. Призвание свое нашла, можно сказать, — горделиво сообщила Марина.
Тахир аж глаза прятал, настолько вызывающе и обольстительно она была обнажена, попробовал предложить:
— Давай, удерем на пару. Еще долго царствовать заставят. Сейчас с инструкторами пить, те про чепэ расскажут, затем состязания всякие, а тебе судить придется. Потом конкурсы, концерт, танцы. И к часу ночи, дай бог, отпустят. А простым смертным тебя и касаться нельзя, — добавил он обиженно.
— Ой, ну можно, еще Девой побуду, — воспротивилась опять Марина. — Один денек богиней побыть не даешь! Ты вот что, соревнуйся тут, а я тебе покровительствовать буду. На двоих все призы завоюем!
— Ну, твое дело, как хочешь, — сказал Тахир, а Марина уже отвлеклась, не расслышав угрозы и обиды в его голосе.
Он отошел, присел потолковать с Сашкой. Выпили по сто грамм.
— Поможешь мне? — спросил Тахир, рассказав о Жингаши и Евсее.
— Само собой, дело-то плевое.
— Евсей ваш артачится.
— Что, опять у него предчувствия? — засмеялся Сашка.
— Еще хуже — оскорбляет. Говорит, что альпинист из меня хреновый, — мрачно поправил Тахир. Он начинал хмелеть.
— Ну, в чем-то он прав, — беззаботно посмеялся Сашка.
Тахир исподлобья уставился на него.
Сашка будто и не менялся лет с шестнадцати. Волосы, конечно, чуть ли не безвозвратно выгорели, был шатен, теперь белый, и брови, и ресницы рыжие, прокаленные. И густейший загар, второй индус после Евсея. И все, все неудачи — бросившая его в городе девушка, умершие недавно родители, — все как с гуся вода. Так подумал Тахир. Отвернулся.
