— Присаживайтесь!.. Вот только хлеба у нас маловато. — И он развернул чистую тряпицу, в которую была завернута черствая горбушка. — Свой на наших песках плохо родит, обычно мы его в Одессе или Очакове на рыбу вымениваем, а теперь ни туда, ни туда хода нет…
Все быстро уселись вокруг разложенной снеди, присоединили к ней и свои запасы — хлеб, консервы, воблу — все, чем могло снабдить уходящих во вражеский тыл командование крепости. Рыбак почему-то улыбнулся.
— Вы чего? — невольно спросил Федор.
— Да смотрю, только вот по этому, — кивнул он на провизию, — можно определить, кто вы такие… Хлеб — казенной выпечки, консервы… Хорошо, хоть одеты не одинаково… А то в прошлом году я переправил несколько человек. Все в одинаковых серых костюмах, одинаковой обуви, да еще, как потом говорили, и мандаты у всех были зашиты в одном и том же месте. Ну а беляки как-то узнали об этом и всех забрали в контрразведку…
«То-то перед отъездом Лопатнев так тщательно одежду осматривал», — мелькнула у Федора мысль.
— Ну ладно, что прошлое вспоминать, давайте завтракать, обедать и ужинать — все вместе. Консервы и воблу мы оставим, а остальное можно есть.
На несколько минут воцарилось молчание, только похрустывали огурцы на зубах да потрескивали рыбьи кости.
Поели, напились воды из лунки.
— А другой у вас нет? — спросил старичок, страдальчески сморщившись.
— Есть, но немного, и она нам еще может очень пригодиться, — сказал рыбак. — В прошлый раз мы шесть суток штормовали, а на борту еще и дети были. Так воду даже не пили, а только губы смачивали…
Затем он быстро убрал остатки ужина, объедки закопал в песок, так что и следа не осталось, посмотрел на солнце из-под руки, проговорил, ни к кому не обращаясь:
— Скоро в путь-дорогу…
И к старичку, то ли чувствуя в нем старшего, то ли из уважения к его возрасту:
— Мое дело, конечно, сторона — доставил вас на место, доложил и жди нового задания. Кто вы такие, зачем идете, меня не касается. Но все-таки надо кое о чем договориться. Понимаете, в чем дело: за ночь мы до крымских берегов не дойдем, пересидеть светлое время, как сегодня, негде. Придется идти днем… Не ровен час, и наскочить на кого-нибудь можем…
— Да, — согласился старичок, — у белых в Хорлах и в Скадовске стоят подводная лодка «Утка» и отряд катеров-истребителей.
— Истребители стоят и в Ак-Мечети, — добавил рыбак. — Есть у них и моторки… Так вот, в случае чего мы покровские рыбаки, вышли сандолить рыбу…
— Как это? — спросил парень.
— Потом расскажу… А раз так, то мы должны быть или знакомыми, или родственниками. Фамилию мы можем любую взять: Чумаченко, Бородины, Луценко… Больше всего у нас в селе Луценков, как говорится, Луценко на Луценке сидит и Луценком погоняет…
— Давайте остановимся на Луценко. Нейтральная фамилия, легко запоминается, — предложил старичок.
— Значит, так, меня зовут Семеном. Семен Васильевич Луценко. А вас…
— Игнат Фомич… Ну и Луценко же, — сказал старичок.
Бакай не счел нужным скрывать свое имя:
— Федор Иванович. И тоже, выходит, Луценко.
— Иванович, Иванович… Ну что ж, пусть будет Иванович. За двоюродного брата сойдете.
— Сойдет! — согласился Федор. — По внешнему виду мы вроде и похожи, — пошевелил он крутыми плечами.
— Ну а если я буду Алексеем Ивановичем Луценко? — спросил молодой парень.
Семен молча кивнул головой.
— Что ж, вроде бы и добре. Вот только вид… Ну Федор, — кивнул он на Бакая, — моряк, он сойдет и за рыбака.
Федор удивился проницательности Семена — ведь вот всего несколько часов побыли вместе, за это время и десятком слов не обмолвились, а определил, что моряк…
— А вот вы, Игнат Фомич, на рыбака… ну совсем не похожи…
Тот смущенно улыбнулся, потрогал свою бородку, пенсне.
— Да, рыбачить мне не приходилось, хотя, в общем-то, с рыбой я знаком, и не только в смысле кулинарии. Ну а если выдать меня за какого-нибудь писаря, приехавшего к родственникам, а?
Семен согласно кивнул головой, пусть, дескать, будет так. Да и что ему оставалось делать?
— А теперь я вам покажу, что такое сандоль…
Семен направился к шаланде и возвратился с металлической, вернее водопроводной, трубой сажени в полторы длиной. На одном конце ее было кольцо с привязанной к нему веревкой, на другом виднелась зазубрина.
— Вот этой штукой мы и сандолим белугу. Значит, шаланда идет по мелководью, кто-то забирается на мачту — обычно-мы для этого пацанов берем — и смотрит вперед, показывает, куда идти. Сандольщик, конечно, наготове, увидел рыбу — бьет ее. Вот эта штука, — он выдвинул из трубы, как лезвие складного ножа, зазубрину, — открывается, и уже белуга не сорвется. Тогда ее баграми под жабры и в лодку. Я буду сандольщиком, вы, Игнат Фомич, и ты, Федор, с баграми, а ты, Алеша, наблюдатель. Все ясно?
— Ясно!..
— Тогда будем готовиться.
Шаланда кренится то на правый, то на левый борт.
Рыбак наклонился вправо, скрипнул в гнездах перекладываемый руль, заполоскался парус — шаланда обходила невидимое препятствие. И когда дубок выпрямился и ванты загудели от ветра, продолжал:
— Мы рыбаки из сел, что на лимане… У нас в селах на кладбище мало крестов с мужскими именами, но не все ли равно где умирать — в кровати или в море?!
— Может, я подменю? — предложил Федор. — Отдохните.
— После… Вот выйдем в море… А то выскочим на мель, придется волыниться часа два-три, а нам каждая минута дорога, нужно затемно подальше от берегов уйти…
«К Ак-Мечети или даже чуть южнее выйдем», — подумал Федор, когда рыбак передал ему руль.
А Семен сразу же прилег на снасти на дне шаланды и заснул. Спали на носу и Игнат Фомич с Алешей, да и Федор находился в какой-то полудреме. Он чувствовал движение шаланды, дерганье руля, слышал похлопывание полотнища паруса, и поскрипывание снастей, и торопливо-взволнованный шепот волн за бортом и в то же время находился и в прошлом и в будущем одновременно: в его мозгу проносились картины пережитого, но тут же ему казалось, что он на дредноуте «Воля», нашел там своих товарищей и готовится вместе с ними к тому, чтобы захватить корабль, увести его в советский порт.
А ночь между тем уже надломилась, на востоке появилась серая полоска, померкли звезды. Полоса стала наливаться желтизной, розоветь, заливать красным светом и небо и море. А потом из-за горизонта неторопливо выползло какое-то незнакомое красно-фиолетовое сплюснутое солнце. И, словно приветствуя его восход, все стихло: прекратился ветер, повис парус. Тут же проснулся Семен, подменил Бакая.
