— тоже.
С каждым мгновением я всё глубже проваливался в белую пучину забытья, но раз за разом перебарывал дурноту и делал очередной судорожный вдох.
Небеса! Я ведь не на чужой кусок пирога рот разинул! Просто дайте взять то, что моё по праву!
Силу! Дайте мне уже эту драную силу!
— Так вот, крыса! — Бажен хрустнул костяшками. — Вы обчистили очень серьёзных людей! И что самое паскудное, не просто засветились сами, но и подставили под удар меня. Если б Лука притащил дурь сюда, то и чёрт бы с ними со всеми, но он залёг на дно. И мне придётся объясняться с Бароном, а тот захочет получить свою долю. И как я должен поступить?
Мы оба знали — как, поэтому я не стал тратить дыхание и лепетать оправдания. Вместо этого пытался, пытался и пытался втянуть в себя небесную энергию и бился своей волей в чужие чары. Голова шла кругом, удержаться в сознании помогало одно только яростное желание жить. А скорее даже просто отчаянное нежелание умирать. Оно выжгло все остальные эмоции и устремления, даже страх и ненависть, от привязанностей и любви и вовсе остался лишь прах воспоминаний. Мир внутри головы сделался бесцветно-белым, а затем меня всего от ноги и до сердца продрало режущей болью, и в эту молочную пелену упала капля крови. Только почему-то тёмно-пурпурная.
Эта неправильность сделала неправильным всё кругом, глаза заломило, а меня самого скрутили судороги — когда б не обездвиживающие чары, точно бы забился в падучей.
— Где Лука и дурман? — спросил Бажен.
— Не знаю, — беззвучно выдохнул я и зажмурился, но тянуть в себя небесную энергию не перестал и шибать своей волей по нематериальным узам тоже не бросил.
— Неправильный ответ! — объявил главарь.
Упала вторая капля, всюду начали расползаться фиолетово-чёрные тени, а к горлу подкатил комок тошноты. Что-то начало рваться изнутри. Рваться и рвать меня.
Миг я собирался с силами, затем прохрипел:
— Знал бы, где Лука, не вернулся… Да он бы и не пустил! На кой⁈
Бажен покачал указательным пальцем.
— Слушай, Пламен, а ведь в этом что-то есть! Звучит… чертовски разумно!
Пламен промолчал. Его раскрасневшееся лицо покрылось мелкими бисеринками пота, но адепт упорно не желал выказывать слабость и меня не отпускал. Давил, давил и давил.
— И ведь я крысёнышу верю! — заявил вдруг Бажен и отошёл к столу. — Беда только в том, что я не священник. До веры мне дела нет, мне надо знать наверняка!
И он развернулся к нам с увесистой дубинкой в руке. Той самой дубинкой — дубовой, стянутой медными кольцами и залитой свинцом, которую я забрал у Кабана.
«Взял чужое — жди беды!» — мелькнула в голове дурацкая мыслишка, будто в «Золотой рыбке» без того не нашлось бы чем переломать мне кости.
— А ведь мог выйти неплохой шулер! — с притворным сожалением произнёс Бажен.
Пламен хохотнул, его чары дрогнули, я напрягся пуще прежнего, и тогда уже далеко не безупречная белизна в моей голове вновь дрогнула, приняв в себя третью каплю напитанного тьмой пурпура. Внутренности опалило лютым жаром, и жгучая боль словно бы прочистила сознание.
Черти драные! Да это же сочится в меня энергия неба!
Лихорадочным усилием я собрал воедино всю черноту и весь пурпур, до которых только сумел дотянуться, сплавил их воедино со своей волей и толкнулся вперёд, силясь сбить придавившие меня к стене чары Пламена.
Мигнул фиолетово-чёрный всполох, повеяло чем-то гнилостным, давление резко ослабло, и пусть я едва жилы себе не порвал, но всё же сдвинулся с места, продравшись через встречный порыв ураганного ветра. Пламен такого не ожидал и отскочить не успел, мне удалось дотянуться до него и мёртвой хваткой вцепиться в руку. В следующий миг зрачки адепта вспыхнули голубым огнём, но я уже уловил движение вливавшейся в тайнознатца силы и опустошил его, как некогда опустошил утопца. Столь же быстро, жёстко и резко. Одним рывком!
Дай!
Глаза Пламена вмиг погасли и закатились, а колени подогнулись, в меня же словно призрачный смерч винтился! Вот только на сей раз я к подобному вторжению оказался готов: не попытался обуздать и удержать чужую энергию, а вместо этого тут же вытолкнул её из себя через вскинутую руку.
Прочь!
Пальцы взорвались невыносимой болью, в остальном всё вышло как надо. Приказ перехватил Бажена на полушаге, подбросил и вышвырнул в окно. Главарь скрылся из виду, миг спустя до меня донёсся отзвук глухого удара, и тут же с деревянным стуком ударилась о половицы голова не удержавшегося на ногах Пламена.
Я согнулся в три погибели и прижал к животу опухшую кисть, взвыл во всю глотку, не сумев задавить вопль, порождённый жуткой болью и невероятной радостью.
Да! Смог! Выкрутился!
Надолго этого запала не хватило. Боль отступила, злая радость выцвела и потускнела. Меня словно выжгли изнутри. Всё стало совершенно неважным. Вообще всё.
Жив и ладно.
Я бездумно добрёл до окна и полюбовался на свернувшего себе при падении шею Бажена, затем шагнул к двери, и тут же подкосилась правая нога, пришлось навалиться на стену. Перевёл дух, тогда-то прорезалось нечто похожее на страх. Ах да! Это же благоразумие!
Надо убираться отсюда. Бежать!
Снова!
Черти драные! Да меня не сглазили, это всё даже порчей не объяснить, как пить дать — прокляли! И не тогда — в утробе матери, а этим летом!
Плевать! Бежать!
5–9
В себя я пришёл уже только у Чёрного моста. Из «Золотой рыбки» выбрался, вроде бы никому не попавшись на глаза, вот и рванул кратчайшей дорогой с Заречной стороны. Совсем позабыл, что есть кого опасаться и помимо подручных Бажена. Ещё повезло, что наткнулся не на Псаря, а на слишком уж исполнительного монашка.
— Ты идёшь со мной! — объявил брат Тихий, и я спорить не стал.
Пальцы правой руки сильно опухли и не сгибались, так что в нос адепту зарядил основанием раскрытой ладони. Для верности поставил ему подножку и завалил на мостовую, а сам бросился к ближайшей подворотне и непременно бы успел юркнуть в неё, но как нарочно подвернулась нога. На затылке разом встали дыбом волосы, я ощутил направленный в спину взгляд и подниматься с четверенек не стал, кувырком ушёл в сторону.
Вовремя!
Брошенный монашком приказ в щепки разнёс ставень, а меня не зацепил. Я шмыгнул в подворотню и помчался прочь. Свернул раз и другой, затерялся
