— Почему, комендор, не спите?
Нагорный приподнялся, чтобы ответить, и письмо упало к ногам боцмана. Ясачный нагнулся, поднял голубой конверт и, положив его под подушку комендора, сказал:
— Понятно, от Светланы. И все же после отбоя матросу положено спать.
Ясачный включил ночное освещение. В голубоватом свете ночника лицо боцмана показалось Нагорному мягче и приветливее. Это был человек большой физической силы и неистребимого жизненного оптимизма.
Как бы в раздумье боцман постоял у трапа, ведущего из кубрика, затем вернулся к Нагорному и тихо, чтобы не разбудить спавшего рядом матроса, сказал, вынув из кармана флакон с драже (витамином):
— Возьмите, Нагорный. Это аскорбиновая кислота. Приказал передать старший лейтенант медицинской службы. В море, когда будет худо, разгрызите таблетку и держите за щекой — станет легче.
— Спасибо, товарищ мичман! — поблагодарил Нагорный.
— И вот еще что, комендор. Ты, верно, слыхал, — неожиданно перешел боцман на «ты», что всегда служило у него признаком расположения к собеседнику, — море любит сильных. Тут речь идет о силе человеческого духа. Понял? У тебя, Нагорный, упрямства хватит, моряк из тебя получится.
Боцман вышел из кубрика, но уснуть Андрей не мог. То, что сказал ему сейчас Ясачный, перекликалось с письмом Светланы — она тоже верила в него.
Три года назад они впервые встретились в девятом классе школы. Хрупкая, словно тоненькое деревцо на ветру, с жиденькими льняными косичками, вздернутым носиком и пухлыми, чуть приоткрытыми губами, она не понравилась Андрею. Он прозвал ее «фитюлькой», и это прозвище пристало к ней, как ириска к нёбу. Девушка взяла по отношению к Андрею покровительственный тон. Она подсказывала ему на уроках, приносила понравившиеся ей книги, хотя он и не просил ее об этом. Обвертывала его учебники в красивую цветную бумагу, меняла перья на его ручке. Она опекала его бережно и в то же время требовательно до тех пор, пока распаленный насмешками сверстников Андрей не взбунтовался. Они поссорились. Тогда свое неукротимое стремление к заботе и опеке Светлана перенесла на Тихона Жевакина. Этот тихоня, его так и звали Тихоней, не только терпеливо сносил опеку, но и быстро приспособился к новым обстоятельствам, требуя, чтоб Светлана приносила ему в школу завтрак. Однажды Нагорный встретил Жевакина на Оке — это было весной на рыбалке — и так его отдубасил, что Тихоня два дня не ходил в школу. Андрей был наказан, а Светлана демонстративно пересела за парту к Жевакину.
Зимой следующего года, когда они уже были в десятом классе, умер отец Андрея.
Василий Иванович Нагорный был преподавателем географии в каширской школе-семилетке. Умер он во время урока в классе — подошел к карте, поднял указку и… упал, словно скошенный пулей.
Оглушенный горем Андрей был дома один, когда пришла Светлана. Со дня их ссоры прошло больше года; за это время они не сказали друг другу ни слова. Девушка молча сняла свою рыженькую шубку, повесила ее на вешалку, вымыла посуду, прибрала комнату, так же молча села рядом с Андреем и взяла его за руку. Вечерело. Наступили холодные серые сумерки. Стекла окна, разрисованные морозным узором, пропускали совсем мало света.
— Если бы ты знал, Андрюша, как я тебя люблю… — неожиданно сказала Света и громко, навзрыд заплакала на его плече.
От этих слов и от простого искреннего признания стало так хорошо и тепло, что Андрей сказал то, чего, быть может, ни за что не сказал бы еще несколько минут назад:
— Мне отец оставил письмо. Хочешь, Света, прочитаем его вместе?
Письмо отца, начатое давно, еще в сорок шестом году, писалось им долго, до пятидесятого года. Хранилось оно в большом самодельном конверте, в углу которого было написано:
«Моему меньшому сыну Андрею в день его совершеннолетия».
Это было большое письмо, вернее, даже не письмо, а краткая история жизни Владимира Нагорного, старшего брата Андрея. В конверте лежал и Указ о посмертном награждении Владимира, фотоснимок памятника, на котором можно было прочесть: «Советским воинам — освободителям Печенги».
Они читали письмо сидя рядом у окна, дожидаясь, пока каждый из них закончит последнюю строчку, чтобы перевернуть страницу.
С тех пор они никогда не говорили друг с другом о своих чувствах, но в этот, именно в этот вечер они оба выросли и возмужали…
Осторожно, чтобы не разбудить соседа, Андрей спустился с койки, сунул ноги в холодные, пропитанные сыростью сапоги, накинул шинель, надел шапку и поднялся на верхнюю палубу.
Было морозно. В чистом, звездном небе рассыпался изумрудными искрами всполох.
Андрею стало холодно, и он спустился в кубрик. Постель еще не успела остыть. Прямо перед ним огонь ночника освещал множество маленьких рундуков, похожих на ящики библиотечной картотеки. Вспоминалась встреча со Светланой в городской библиотеке. «Что мы искали тогда в картотеке? Какую книгу?» — пытался вспомнить Андрей, но, так и не вспомнив, уснул.
Воскресный день на корабле начинается, позже будничных, но по привычке Нагорный проснулся в шесть. Кубрик, освещенный ночником, был погружен в голубоватый сумрак. Только Федя Тулупов, встав чуть свет, гладил белую тужурку вестового кают-компании. Накануне он проиграл Лаушкину в шашки и расплачивался теперь утюжкой.
Андрей повернулся на бок, нащупал под подушкой письмо, закрыл глаза и попытался представить себе, что сегодня будет делать Света. Зимой в выходные дни Светлана и он уходили на лыжах. Для прогулок у них были свои любимые места на берегах Оки. А теперь весна. Стало быть, синяя спортивная шапочка и свитер до времени сложены в бабкин сундук, пересыпаны нафталином, а лыжи лежат на шкафу в сенях. Причудливый свет в сенях — фрамуга над дверью забрана разноцветными стеклами. На стене, высоко, у самого потолка, висят пучки трав — мяты, ромашки и багульника, отчего во всем старом доме Расторгуевых стоит особый пряный запах. Андрей ощущает этот запах и сейчас, словно рыжая шубка Светы прикасается мехом к его лицу.
Открыв глаза, Андрей увидел Тулупова. Высунув от усердия язык, Федя старательно водил утюгом по распластанной на рундуке тужурке вперед-назад. Андрей снова закрыл глаза… Света протирает окна — весна! Гонимое ветром белое облако мчится по темному небу. Тряпка скользит по стеклу вперед-назад, вперед-назад… Но вот в беспомощно опущенной руке смятая газовая косынка. Парк. Осень. Медленно, вороша ногами желтые листья, Андрей идет по аллее парка. Прощаясь с ним, Света поднимает руку, какая-то забавная пичуга доверчиво садится на ее ладонь и заливается звонкой песней…
