— Пожалуйста. — Морис налил ему стакан воды и спросил: — А у кого вы просили пить во сне?
— У жены.
— Вы с ней были на пляже?
— Да. Я не могу долго лежать на солнце. А ей хоть бы что.
— Это она предлагала вам пить воду?
— Да.
— Какую?
Морис, конечно, не случайно задал этот вопрос, и мы с Гансом переглянулись, услышав ответ Томаса:
— Газированную. Я ее не люблю. Ею никак не напьешься. Простой водой быстрее напьешься.
Значит, он в самом деле говорил во сне именно то, что чувствовал!
— А больше вы ничего не видели? — спросил Морис.
— Нет, больше ничего.
— Значит, приятный был сон?
— Очень приятный.
— Н-да, — задумчиво произнес Морис, когда Томас ушел и мы собрались в лаборатории. — Для него сон был приятный: повидал жену, которую любит до сих пор и никак не может забыть, а для нас… Опять уперлись в этот барьер. А нам нужно, чтобы ему снилось детство… Ладно, попробуем его направлять, поможем ему.
— Все-таки решились задавать наводящие вопросы? — поинтересовался Ганс.
— Нет, опасно. Применим соответствующие раздражители. Вы не поняли, почему ему нынче приснился знойный пляж?
— Нет, — ответила я.
Ганс покачал головой.
— Это сделала вспышка вашего блица. Раздражение ничтожное, но в его сознании оно вызвало ощущение палящего солнца и картину жаркого дня на пляже, ему даже пить захотелось. Вот мы и попробуем направлять его сновидения в нужную сторону такими легкими раздражителями. Это дает неплохие результаты. Начнем с дороги, с вокзала.
Ночью наконец прогремела гроза, принесенная феном. Стало прохладнее и легче дышать.
В этот раз, усыпив Томаса и наказав опять рассказывать все, что он увидит во сне, Морис включил приготовленную заранее магнитофонную запись. В полутемной комнате шумно отфыркивался паровоз, раздавались гудки и голоса людей, толпившихся на перроне.
Томас некоторое время спал спокойно, потом заворочался и пробормотал:
— Я не хочу, не хочу… Смотри, какая старуха… Я не знаю…
Он успокоился, довольно долго молчал, потом снова заговорил:
— Осторожно, отойди подальше, видишь, поезд!
— Какой это вокзал? — быстро спросил его Морис.
— Я не знаю.
Длинная пауза, потом:
— Нет, не хочу… Когда нас выпустят? Я хочу домой!.. Не буду, больше не буду…
Он резко дернулся, повернулся на правый бок и затих, негромко посапывая.
— Как вы чувствуете себя? — спросил с интересом Морис, разбудив Томаса.
— Ничего.
— Что-нибудь снилось?
— Снилось, будто я на вокзале каком-то… Поезд подходит с шумом. Освещено все.
— Где освещено?
— Перрон. Женщины, солдаты их не пускают. Нехороший сон.
— Почему нехороший?
— Не знаю. Неприятно как-то… И странно: вагоны простые, товарные, а в них дети. Одни мальчики. Озираются испуганно…
— А что это за вокзал?
— Не знаю. Кто-то спрашивал: какой вокзал?
— Во сне спрашивал?
— Во сне. Меня спрашивали там, на перроне: какой вокзал?
— И что вы ответили во сне?
— Что не знаю, какой это вокзал.
— Опишите его, пожалуйста, подробнее: как выглядел вокзал?
— Вокзал небольшой… И где-то рядом море, гавань.
— Опять море? — нахмурился Морис. — Откуда вы знаете?
Томас растерянно пожал плечами.
— Вы видели море во сне? — спросил Морис.
— Нет, но я чувствовал: оно рядом.
— Странно. Вокзал — и рядом море? Что еще вам снилось? Кто был на вокзале?
— Людей на перроне мало было. Женщины, солдаты в касках…
— Вы сказали, солдаты не пускали женщин к поезду?
— Да, отталкивали их прикладами. У них винтовки такие коротенькие…
— Автоматы?
— Да, пожалуй, автоматы.
— Женщины хотели сесть в поезд?
— Нет, по-моему, нет.
— Они встречали детей, которые в нем приехали? Или провожали их? Дети уезжали или приехали откуда-то?
— Не знаю. Женщины как будто удивлялись. Некоторые плакали.
— Попытайтесь вспомнить еще что-нибудь, тут важна каждая подробность!
Томас задумался, уставившись в пол, потом поднял голову и неуверенно сказал:
— Вот что меня удивило… Одна женщина что-то спросила у другой. Та ответила: «Да», а сама при этом отрицательно покачала головой. Странно…
— Вот так? — спросил Морис и покачал головой.
Меня насторожило, что у мужа вдруг стал такой напряженный голос. Почему он разволновался?
— Да, так, — подтвердил Томас. — Говорит «да», а сама качает головой. Нелепый сон.
— Любопытно, — задумчиво пробормотал Морис, поспешно записывая что-то в блокнот. — День был жаркий?
— Да, — оживился Томас. — Очень яркое солнце. У вокзала белая стена, на нее было больно смотреть. А с моря тянуло прохладой.
— Вы уверены, что рядом с вокзалом море?
— Да. Слышны даже пароходные гудки.
— Может быть, это гудят паровозы?
— Нет, у них гудки другие, мягче, протяжнее.
— Ну что же, на сегодня хватит. Отдыхайте, — сказал Морис. — До завтра. Извините, я вас не провожаю. Надо кое-что записать.
Едва Томас скрылся за дверью, мы с Гансом поспешили в лабораторию. Морис быстро писал, пристроившись на краешке стола.
— Что-нибудь узнал важное из этого сна? — спросила я.
Морис посмотрел на меня отсутствующим, далеким взглядом и рассеянно ответил:
— Кажется…
— А что? — спросил Ганс. — Ведь название вокзала он так и не вспомнил.
— Неважно. Все равно кое-что, кажется, проясняется.
— Что же ты все-таки узнал? — допытывалась я.
— Не будем спешить с выводами, — уклончиво ответил Морис. — А то я сам, боюсь, начну незаметно и бессознательно толкать его на ложную тропу, увлекшись своими предположениями. Пока ничего не скажу. Станем проверять.
Морис бился с этими снами две недели, устраивая сеансы гипноза почти каждый день. Разобраться в них было нелегко. Чаще всего Томасу снилась всякая будничная чепуха: во сне он ругался со своим, видно, изрядно надоевшим ему злым хозяином, ходил по магазинам, мыл чужие машины, снова встречался с женой. Более ранние воспоминания проскальзывали в его снах лишь изредка и то такими отрывочными и бессвязными, что ничего понять толком не удавалось.
— Он порядочный фантазер, вроде Ганса, — жаловался мне муж. — Тоже натура впечатлительная, да и жизнь ему нервы крепко потрепала. Боюсь, многое он выдумывает, накручивает. Уж больно запутанные и сумбурные сны.
Поиски осложнились тем, что вскоре Томас вдруг угрюмо сказал Морису, понурив голову:
— Пожалуй, ничего у нас не выйдет, герр профессор.
— Почему?
