До белой волчицы осталось недалеко. Та металась, выла и тявкала, из последних сил стараясь вырваться, освободиться от неумолимых челюстей. Она уже не чувствовала боли. Страх перед подходившими человеками разогнал боль.
Атувье остановился, загородил Вувуну путь.
— Вувун, Килькут мирно живет с хвостатыми,— повторил он, снова придержав за плечо вошедшего в азарт крепыша, который не сводил глаз с белой волчицы.— Если мы убьем белого, мы навлечем гнев стаи. Тогда волки будут мстить.
Вувун отшатнулся.
— Неужели ты хочешь отпустить белого волка? — спросил он.— Разве ты сам не слышал, что к стаду подошла стая? Разве не ты мне сказал, что стая звала вожака? Когда волки мирно живут с пастухами, они не зовут вожака. Хвостатые готовятся напасть на оленей. Их надо убивать. Зачем тогда мы ставим капканы? Разве ты не знаешь священный закон охоты? Если зверь угодил в капкан, его надо убить.
— Я знаю закон охоты, но я знаю и закон стаи: если их сородич не может уйти из капкана...
— Смотри! — прервал его Вувун, вытаращив глаза.
Атувье обернулся. К ним бежал волк с черной спиной.
Волк не боялся их!
— Ой-е! Какомэй! — вскрикнул Атувье. Он узнал друга!
Да, это был он, верный волк Черная спина!
Волк почти добежал до подруги.
— Черная спина! Черная...— Атувье не договорил — грохнул выстрел, и волк, словно споткнувшись, врезался в сугроб. Он попробовал встать, но сумел лишь слегка приподняться... и обмяк, затих.
Атувье окаменел. Судорога свела ему рот. Грохнул второй выстрел — и кровь белой волчицы красными пятнами раскрасила белый-белый снег.
Атувье бросился к Черной спине.
Волк еще дышал. Его передние лапы, поджатые к животу, еле заметно подрагивали. Атувье опустился на колени. Пуля Вувуна угодила в грудь и вышла у правой лопатки.
— Черная спина, друг,—тихо позвал Атувье.
Волк вздрогнул. Его янтарный зрачок уже покрывался налетом — знаком смерти. Атувье вынул нож. Он хотел помочь волку поскорее уйти из этого, такого несправедливого, мира. За спиной заскрипел снег. Атувье обернулся.
— Какой большой хвостатый. У него совсем черная спина. Я таких еще не видел. Хорошая добыча,— сказал Вувун.
Атувье вскочил. Пареньский нож недобрым светом блеснул в его руке. Вувун попятился — его испугал взгляд богатыря. Сейчас Атувье сам был похож на рассвирепевшего волка, белки его глаз налились кровью.
— Ты убил... моего друга. Этот волк спас меня от бешеной стай,— прохрипел Атувье и, скрипнув зубами, со стуком вложил нож в деревянные ножны.
Пораженный Вувун открыл рот, испуганно заморгал.
— Этот... хвостатый спас тебя... от других хвостатых? Какомэй, я... не знал.
Атувье досадливо отмахнулся. Он взял на руки еще живого волка и понес дорогую ношу к яранге. Зачем он нес его. Атувье и сам не понимал. Не мог он всадить нож в сердце умиравшего друга! Не мог! Искорка какой-то неясной надежды мелькнула в его душе.
Потрясенный Вувун смотрел в спину уходившего товарища. Вздохнув, он направился к мертвой волчице. Воткнув прикладом винчестер в снег, Вувун вынул свой нож и принялся сдирать шкуру с убитой.
Когда Чайвына увидел Атувье с волком, на руках, то сначала подумал, что не потерял ли свой ум этот парень.
— Чайвына,— сказал Атувье,— этот волк две весны назад спас мне жизнь. Его собратья хотели разорвать меня. Черная спина дрался за меня с ними. Храбро дрался. Мы вместе залечивали раны. Потом он жил со мной, охранял мою жену, моего сына...
— Какомэй! — удивился Чайвына и подошел ближе.
— Чайвына, мне говорили, что ты можешь хорошо лечить раны у собак и оленей. Сделай так, чтобы мой верный друг не ушел к предкам. Сделай, Чайвына, и я... я отдам тебе всех оленей, которых обещал мне справедливый Килькут. Помоги этому волку, мудрый Чайвына.
Маленький Чайвына, польщенный словами богатыря Атувье, приосанился.
— Положи его,— приказал он. — Я должен посмотреть.— Он нагнулся, зацокал, покачал головой, потом многозначительно изрек, обернувшись к затаившему дыхание Атувье: — Поскорее неси его в ярангу. Ему повезло — пуля не повредила горло, она хорошо прошла его тело. Из него вышло много крови, но это ничего. Видно, добрые духи помнили, что он спасал тебя, и потому немножко отвернули пулю.
Три дня хлопотал Чайвына возле раненого волка, лежавшего в закутке на оленьей шкуре у задней стенки яранги. Чайвына перевязал ему раны полосками свежих, невыделанных оленьих шкур, предварительно смазав их жиром, перемешанным с целебными травами. На четвертый день Черная спина ожил, полакал из глиняной миски мясного отвара.
У собак и волков раны быстро заживают. Уже на пятый день Черная спина встал, но ходить не мог. Зато с жадностью набросился на кусок свежей оленины, который принес ему Атувье.
— Скоро совсем здоровым будет, — сказал подошедший Чайвына и привычно зацокал, что означало удивление и восхищение.
— Мудрый Чайвына, я обещал тебе отдать тех оленей, которых... обещал мне за работу Килькут. Я сдержу слово,—напомнил Атувье и добавил: — Это будет совсем маленькая плата за жизнь моего друга. Знай, Чайвына, я всегда буду помнить тебя.
Чайвына, растроганный словами большого Атувье, отмахнулся.
— И-и, не надо мне твоих оленей. У тебя жена и сын, их кормить надо. Ты уже расплатился.
— Чем? — не понял Атувье.
— Хорошими словами. Плохое слово — нож в грудь, хорошее слово — кусок оленины; услышишь его — тут совсем хорошо, — Чайвына погладил грудь. Мало добрых слов за свою кочевую жизнь слышал малооленный человек Чайвына и потому правду сказал.
А Черная спина рвал кусок оленины и не видел, что на перекладине у входа в ярангу висят шкуры его собратьев. Одна белая, вторая серая большая, но без хвоста, третья поменьше... Не знал раненый вожак стаи, что ест мясо оленухи, растерзанной Бесхвостым.
