Атувье замер. Гости начали переглядываться.
Старик тронул Атувье за рукав:
— Атувье, и я всегда мирно жил с волками.
Вувун, который три дня назад стал мужем Ненак получив вместе с ней и пять раз по десять оленей, пытливо посмотрел на Атувье. Он хотел что-то спросить, но не спросил.
Килькут повернулся к сыну. Люди немного отступили от старика. Сзади встал отец Вувуна — Татко.
— Сын, подойди ближе,—позвал Килькут.—Делай свое дело.
Тайнав подошел, направил копье в грудь отца. Килькут ухватил левой рукой наконечник, приставил к сердцу. Тайнав, не мигая, смотрел в лицо родителя, стараясь навсегда запомнить его. Глаза отца притягивали к себе.
В яранге стояла тишина глубокой ночи.
— Делай свое дело, кмигн,— громко повторил Килькут.
Прикусив нижнюю губу. Тайнав напрягся, резким движением подал копье вперед и тут же выдернул.
Килькут вздрогнул, из его горла вырвался звук, похожий на клекот орлана, ноги старика подломились.
Татко, Кинин, Атувье приняли тело, положили на спину. Глаза старика подернулись туманом смерти — жизнь ушла из тела оленного человека Килькута. Он уже шел к предкам.
Женщины соединили ноги покойного, Татко прикрыл его веки.
Атувье глубоко, облегченно вздохнул: ушел старик, унес с собой тайну.
— Тайнав — хороший сын, отец легко ушел,— похвалил бледного Тайнава маленький Чайвына.
В яранге сразу стало шумно. Раздались громкие голоса и смех снаружи — там уже стояло много людей;
— Хорошо, легко пошел Килькут!
— Быстро дойдет! Килькут много ходил!
Позвали веселиться Тайнава. Тайнав вышел. Надо веселиться, таков обычай. Плачут об ушедшем в тот мир только самые маленькие и самые старые. Им можно плакать, у них мало ума. Ему нельзя. Он — хозяин стада.
Молодежь уже затеяла игры. Одни гоняли по снегу мяч из замши, набитой сухой травой, другие играли в «воронов», а самые сильные парни, раздевшись до пояса, боролись.
Старухи принялись шить погребальную кухлянку. Белые крепкие шкуры для нее были припасены заранее. Старухи сшивали кухлянку наскоро, не завязывая узлов. Так надо: если здесь сшить крепко, там, в другом мире, кухлянка расползется. Там все наоборот. Килькут — богатый хозяин, у него все — свое. Это бедным дают чужие шкуры. Дают скрытно, чтобы никто не знал, чьи это шкуры. Не надо знать «верхним людям», что шкуры принадлежат другому, не бедному. И шкуры, и все для погребения бедняка надо принести тайком и подбросить в ярангу покойному. Иначе в «верхнем мире» предки тех людей, с чьих оленей содраны шкуры, отнимут одежду у пришедшего к ним бедняка. Она же не его. А как ему жить в «верхней тундре» без кухлянки, как пасти оленей?
В ярангу приходили опоздавшие гости. Каждый, войдя, говорил привычное: «Вот я пришел. Вот я принес Килькуту в дорогу». Гость клал рядом с Килькутом плитку чая или табака.
Все подарки сложат рядом с покойным на погребальном костре.
Молодежь резвилась на улице, а старики пили чай рядом с покойником, вспоминали, как Килькут хорошо пас оленей, какие случаи приключались с ним на охоте. Вспоминали только хорошее, про плохое нельзя говорить — тогда покойник по дороге в верхний мир будет останавливаться, слушать их. Останавливаться нельзя — «верхние люди» ждать не любят.
По обычаю у старух, шивших кухлянку, руки у локтей были перевязаны травяными жгутиками — чтобы злые духи не подобрались к туловищам.
На исходе ночи кухлянку сшили, и ее сразу, до восхода солнца (духи плохо видят ночью), надели на покойника. Наоборот надели — капюшоном на лицо. В «верхнем мире» кухлянка перевернется.
Наступило время прощания. Люди перешагивали через покойника и делали это так, будто отталкивались от него. Никто не хотел сопровождать справедливого Килькута в тот мир. Конечно, в «верхней тундре» хорошая жизнь, но лучше задержаться в нижней.
Чайвына откинул заднюю покрышку яранги. Атувье и Вувун подняли застывшее тело, вытащили его наружу.
Еще задолго до смерти Килькут приготовил себе специальные нарты для погребального костра. Но когда «дал слово», передумал ехать на них вверх, сказал, что лучше пойдет пешком. Он много ходил по этой земле, ногами добыл оленное счастье. Потому-то и решил в «верхний мир» идти пешком. Его положили на обычные нарты, их не надо было сжигать. В нарту впряглись Атувье и Вувун. Все молча пошли за ними к сопке Шаманке, где сжигали покойников. У каждого стойбища есть своя Шаманка.
Мужчины наломали веток кедрача, сложили из них большую горку и рядом горку поменьше. На большую горку Атувье и Вувун уложили тело Килькута. Старики принесли подарки гостей. Затем к горке походкой ворон, каркая по-вороньи, приблизились те самые старухи, которые шили кухлянку.
Одна из них, седая, с крючковатым носом, взобралась на горку, прильнула к покойнику. В рукаве у нее был спрятан нож. Каркая, старуха незаметно для всех сунула руку под кухлянку покойника. Не переставая каркать, она совершила то, что полагалось по обычаю, ц оповестила всех.
— Ворона проклевала живот Килькута. Клюв вороний, а не нож проделал дыру в животе. Это ворона проклевала ему сухожилия, а не нож. Ворона, ворона! — кричала старуха.
Не переставая каркать, она слезла с пахучей горки.
Татко разжег огонь в маленькой горке. Тайнав, Чайвына, Вувун взяли длинные ветки с густыми метелками, подожгли их от разгоревшегося костра и подпалили большую горку.
Пламя как-то сразу охватило ветки, к небу поднялся плотный белый столб.
Люди радостно зашумели. Молодежь начала прыгать через кусты стланика, а самые нетерпеливые парни принялись бороться. Молодым всегда кажется, что до погребального костра у них такая дорога длинная, что они устанут жить.
Старики смотрели на прогоравший костер, и каждый представлял, как Килькут идет нанэналь эттын — дорогой предков. Мало горящих углей осталось в костре — это Килькут уже дошел до того места, где живут собаки «верхнего мира». Сейчас собачий Вожак спросит у остальных, что за человек пришел к ним. И если найдется хотя бы одна из собак, которую этот человек искалечил или убил ни за что, плохо придется пришедшему. Плохо. Вожак тогда скажет: «Те, которых он обижал, плохо кормил, бил — сделайте ему плохо». Тогда обиженные этим человеком в нижнем мире собаки бросятся на него. Если этот человек просто так бил и калечил многих собак, вожак может приказать: «Разорвите его!»
