Не прав был Атувье, когда предупреждал азартного Вувуна,— стая отомстила за смерть белой волчицы.
Перед заходом солнца волки подошли к тому месту, где Вувун свежевал волчицу. Они пришли на запах крови и на крик ворон, как всегда первыми явившихся к падали или на свежую кровь. Волки сожрали мясо подруги вожака и, опьянев от запаха крови, ринулись к стаду. Стаю повел Бесхвостый.
В небе уже горел Большой Бледный Огонь, и волки хорошо разглядели, где отдыхало основное ядро стада. Однако Бесхвостый, усвоив уроки пропавшего Вожака, не торопился давать сигнал к Большой Охоте. Он сам пошел на разведку к главному клубку рогатых и вскоре услышал, что человеки и собаки стерегут этих рогатых. Обежав стороной, Бесхвостый наткнулся на отошедший в ложбинку маленький косяк важенок.
Подобрались к рогатым самкам с подветренной стороны. Бесхвостый, не переставая слушать звуки ночи, расставил стаю полукругом и дал знак.
С хрипом и рычанием стая врезалась в косяк. Обезумевшие важенки, сшибаясь рогами, бросились под защиту основного стада. Настигнув оленуху, волк прыгал ей на спину, сшибал и вонзал свои белые как снег клыки в горячее тело жертвы... Пять оленух и с десяток крохотных оленят уже купались в собственной крови. Слышался треск раздираемого мяса.
Дорвавшись до крови, волки обезумели, забыли про Большой Гром. И были наказаны. Чайвына и Вувун, сменивший мальчика Ияйя, не промахнулись — Бесхвостый, а за ним и молодой волк отправились охотиться вместе с предками.
Черная спина не слышал Большого Грома, не знал, что по другую сторону яранги висят шкуры бойцов его стаи, шкура его подруги. Черная спина был доволен: он снова жил с человеками, с человеком-другом. Боль в груди понемногу засыпала...
* * *
Узнав о нападении хвостатых на его отельное стадо, Килькут, который все эти дни был весел, сразу притих. Весь день просидел он у костра своей яранги, не видя никого. Его родня и родные малооленные людей не приставали к нему с расспросами. Пусть думает, пусть вспоминает улетевшие дни старый человек. Лицо Килькута стало серым, как пепел. Старик все глядел и глядел на танец огня, надсадно кашляя. Ночью он тихонечко постанывал, по-детски всхлипывал. Утром его мамушка Омрина шепотом сообщила всем, что после погребального костра Килькут недолго будет жить среди «верхних людей». Там он скоро станет сначала мальчиком, потом младенцем и вернется на землю. Все согласились с ней: если перед смертью человек во сне плачет как ребенок, он вернется на землю новорожденным.
В полдень Килькут велел позвать Тайнава. За ним побежал Ияй, который тоже готовился стать бегуном. Когда Тайнав подошел к отцу, тот встал с чурбачка.
— Кмигн, я решил: ты проводишь меня. Завтра. Проводишь копьем. Я тоже провожал копьем своего отца.
Тайнав отшатнулся. Румянец на его щеках истаял. Белым стало лицо великого бегуна.
— Отец,— прошептал он,— пусть тебя проводит Чайвына или Киглавав. Они хорошо умеют провожать.
Килькут тяжким взглядом оглядел перепуганного сына. Их обступили люди.
— «Верхние люди» дали мне знак — они забрали пять важенок и десять каюю, — тихо сказал Килькут.— «Верхние люди» дали знак, чтобы я торопился к ним. Там сейчас осень, и мне надо будет подыскать на зиму хорошее пастбище для моих оленей. Это не волки зарезали моих оленей. Все знают: Килькут всегда ходил рядом с оленным счастьем. Я уйду завтра, и ты проводишь меня. Тебе оставляю стадо. Мне надо торопиться, там скоро наступит зима.
Люди поняли Килькута. Да, в том мире все наоборот: если здесь сейчас весна — там осень. Когда на земле ночь, в мире предков — день.
Тайнав знал: нельзя возражать отцу. Но древко неразлучного копья жгло ладонь. Он никогда не убивал человека. Почему отец выбрал его? Ведь есть же люди, провожающие других к «верхним людям». Они сами плетут веревку из оленьих жил, знают, как лучше затянуть узел на шее уходящего, чтобы тот поскорее расстался с нижней тундрой. А ему завтра предстоит копьем убить отца. Отца, давшего ему все! Но Тайнав знал: отказываться нельзя. Неприлично мужчине показывать свой страх. Такой обычай. Если откажется — скажут, не уважаешь отца.
— Завтра,—повторил Килькут.—Режьте оленей, готовьте мясо, созывайте родню и всех, кто рядом живет. Готовьте подарки. Килькут держал оленное счастье за рога и должен уйти как настоящий чаучу, который умножал не только своих оленей, но и оленей жены.— Старик закашлялся, устало опустился на чурбачок.
К полудню следующего дня в маленькое стойбище приехало много гостей.
В яранге Килькута собрались родные, его работники. Старик вновь ожил. Он шутил, охотно ел и приказывал женщинам, кому какой кусок положить.
— Ой-е, хорошо ешь, — говорил Килькут, обращаясь то к одному, то к другому гостю.—Много ешь. Пусть никто не скажет, что Килькут жадный. Пусть у всех будут полные желудки на моих проводах.
— Никто не скажет про тебя плохое,—сказал Чайвына.—Все знают: удачливый хозяин Килькут делился мясом со всеми, кто был рядом. Все знают: Килькут богатый, но не жадный.
Килькут, совсем как ребенок, расплылся в улыбке. Хорошо сказал Чайвына.
— Жадность — сестра злых духов, которые едят человека. Я ухожу: помните мои слова. — Старик встал. Гости перестали есть, смолкли.
— Все. — Килькут посмотрел на побелевшего Тайнава.— Проводи меня, сын.
Тайнав поднялся, не смея смотреть отцу в глаза. Он медленно подошел к входу, возле которого стояло копье. Острый как нож наконечник холодно блестел в свете костра. Тайнав взял копье, повернулся к отцу.
Все окружили Килькута. Справа встал старший сын Кинин, слева Атувье. Килькут обернулся к Атувье.
— Ты возьмешь десять оленей, когда захочешь покинуть мою ярангу. Сейчас я скажу тебе: прошлой зимой один человек приезжал на оленях ко мне. Он был из тех мест, откуда ты. Он рассказывал мне... — Старик умолк.
Атувье замер. Гости начали переглядываться.
Старик тронул Атувье за рукав:
