В дежурной я, по обыкновению, застал Волкова. Старик возился с часами, постукивая по стеклу желтым ногтем. Когда я повернул штепсель люстры, в дверях мелькнула шелковая юбка уходящей Темировой. Странно — Анна Федоровна как будто никогда не появлялась в официальной половине дома.
— Экономка-с, — покашливая, сказал Волков и хитро посмотрел на меня. — Для порядку-с все ходит... (Помолчав.) Что-то в городе все стреляют-с... Беспокойное время... Атаман Красильников с полковником Волковым, моим однофамильцем, только что тут были. Видно, тоже беспокоятся...
Я сказал:
— А что, видно, плохо без хозяина-то?
— Без хозяина и даже в малом деле плохо-с. (За дверью опять зашуршало платье...)
Старик хихикнул, покашлял и, потирая ручки, спрятал глаза в ладони:
— Так-с, так-с... Без хозяина ни в каком деле нельзя-с.
Быстро вошел адмирал. Он был в парадной морской форме. Над скулами его дрожали мелкие морщинки, как всегда, когда он в возбуждении. Я подал ему пакет Закржевского.
— Из штаба Деникина. Привезено добровольцем. Он у меня в квартире — в жару, без памяти...
Колчак разорвал конверт и быстро просмотрел военные сводки.
— А где письмо? Здесь должно быть письмо. Странно! — Он нахмурился, еще раз пробежал бумаги, сунул их в карман сюртука. Морщинки опять заиграли над скулами.
— Поручик Мосолов, едемте на банкет.
В автомобиле он почему-то стал рассказывать мне о том, как, еще будучи в чине лейтенанта, в первый раз в жизни прочел какую-то политическую брошюрку и с тех пор почувствовал отвращение к политике. И вот теперь, «на старости лет», приходится заниматься этим скучным делом.
— Мое убеждение — власть порождается самим народом, его великодержавным сознанием. Важно понять волю народа. Власть, понявшая это, будет прочна и законна.
— Вы читали Гегеля, ваше превосходительство?
— Нет. А что, это интересно? Напомните мне как-нибудь...
Банкет в честь прибытия генерала Жанена. В зале купеческого собрания столько свету, что во всем городе выключено электричество. Под хвойными гирляндами и огромными из шелка флагами — трехцветным французским и двухполосным бело-зеленым — сибирско-русским — эстрада. За столом члены директории (пиджаки, воротнички уже крахмальные, валенок не видно), министры в черных сюртуках (особенно живописна растрепанная, обсыпанная перхотью фигура председателя совета министров Вологодского). В передних рядах партера — цветник из наших дам вперемежку с генералами, статскими советниками (в орденах), даже какой-то сенатор, со слуховой трубкой и красной анненской лентой через грудь.
Я остался у двери. Адмирал прошел к столу. Это было как раз в то время, когда глава правительства (и член ЦК партии социалистов-революционеров) Николай Дмитриевич Авксентьев говорил приветственную речь союзникам.
Его длинные русые волосы были откинуты, великолепный лоб, небольшие светленькие глаза горели пафосом, как у Дантона или Камилла Демулена на трибуне Конвента (кстати, он упомянул о них Жанену, что, по-моему, было бестактно). Он прекрасно владел мимикой, особенно движениями подстриженной с боков бороды, когда, захлопнув рот, вздергивал ее торчком прямо в зал. Рука рубила в воздухе скопление московских комиссаров, голос поднимался до угрожающих высот, он вытягивал руку, вытягивал палец и с высот переходил на сиплый шепот...
Я слышал, как Уорд, не потрудясь даже понизить голоса, сказал Франку:
— Второе издание Керенского...
Я не стал слушать и вышел в вестибюль. Там, развалясь на диванчике, сидел атаман Красильников. Около него стоял комендант Омска полковник Волков и его адъютант — поручик Дурново — длинный болван в широчайших галифе. Все трое были под градусом. На широких скулах Волкова — багровые пятна, подстриженные усы щетинились над говяжьими губами.
— Демократы! Директория! — говорил он сочным хрипом. — Посадили пять дураков! Морды их видеть не могу. Какая это власть? — в пиджаках! Эсеры, шляпы!
Красильников:
— Генерал Жанен личный друг покойного государя. Почтим гимном.
Заметив меня, Волков предостерегающе подмигнул. Рожа атамана расплылась:
— Ничего! Мстислав Юрьевич — свой. Почтим, почтим, я уж распорядился.
За дверью гремел голос Авксентьева:
— Ради высокой идеи революции мы должны отвести от России воровскую руку большевиков...
— Высокой идеи! — передразнил поручик Дурново, покачиваясь на тощих ногах. — Высокой идеи, сволочь!
В зале почему-то поднялся шум, позвонил колокольчик. Из второй двери выскочил казак, козырнул Красильникову:
— Атаман, боятся, как бы чего...
— Скажи музыкантам, я приказываю! — выкатывая глаза, Красильников начал приподниматься. Казак кинулся в зал. Оттуда Авксентьев — на самых верхах:
— Перед лицом присутствующих господ представителей союзных великой России держав: Франции, Англии, чехословацких земель, Японии, Китая, Сербии, Польши, в лице моем русское правительство. (Красильников: «Пора бы этому лицу набить по морде!»)... Граждане! Во всеоружии революционной мысли и техники союзных и наших войск я говорю вам: с нами на Москву!.. (Голос с потолка слетел до сиплых трагических низов.) Союзники, с нами на Москву!..
В это время сорок медных труб казачьего оркестра грянули «Боже, царя храни»... Поручик Дурново, звякнув шпорами, приоткрыл дверь. Почти весь зал стоял, на лицах — радостное недоумение... Авксентьев в столбняке, с раскрытым ртом.
Из зала выпорхнула очаровательная Имен:
— Ах, чудные, чудные звуки!
За ней товарищ Нил, волосы буквально дыбом:
— Скандал! Позор!
Красильников в упор ему, — отчеканивая:
— Не скандал, а русский гимн, — и, развевая бороду, весь, как красное солнышко, устремился в зал.
Нил накинулся на Волкова:
— Вы должны понять, это идейный провал!..
Волков (это управляющему-то министерством):
— Пошел ты к черту, чернильный карандаш!
Товарищ Нил, бормоча что-то о провале революции, отряхнул прах с ног, скрылся. Волков, кивнув дежурному казаку на спину товарища Нила:
— Запомнил этого?
— Так точно.
— Загни палец.
— Слушаю.
Затем из зала появились смеющийся Жанен, нахмуренный Уорд и адмирал с блуждающей усмешкой.
Жанен:
— Я кончил русскую Академию Генерального штаба, я знаю Россию: русские всегда были парадоксальны.
Уорд:
— Генерал, я — демократ. Я не могу улыбаться этому «Боже, царя храни»...
Колчак, опустив глаза:
— Полковник, в России больше нет монархистов.
