— Сэр Джон Уорд. Я не вижу ни одного из ваших солдат в карауле.
Полковник показал все свои желтые зубы, потом так, будто слова доставались ему с величайшим трудом, ответил по-русски:
— Я нахожу, что пятидесяти тысяч чехословаков вполне достаточно для торжественной встречи главнокомандующего.
Ко мне подошел командующий округом генерал Матковский:
— Решительно ничего не понимаю. Полковник Уорд до сих пор не дает ответа, почему караульным частям не выдали английских фуфаек. Поручик, найдите Франка и попросите его сегодня же добиться толку. Если бы я знал, как по-английски именуют матушку, с удовольствием кое-кого бы обложил.
Франка в буфете не оказалось. Я подошел к его жене. На ней были черно-бурые меха, дьявольски пахнущие французскими духами. Она держалась в манере сломанного цветка, что должно было произвести на Жанена несомненное впечатление. С ней была неразлучная Имен, тоже в мехах, с французским флажком в руке, — вздернутый носик, великолепные веселые глаза, — стиль кокотки, что, по-моему, здесь гораздо более к месту.
Дамы накинулись на меня с вопросами о сегодняшнем банкете. Весь Омск взбудоражен этим банкетом. Ни одной свободной портнихи. Дамы сами переворачивают довоенное тряпье, — Жанен должен увидеть, что революция революцией, но русские женщины, как всегда, на высоте.
Я еще раз заговорил с Магдалиной Франк о полковнике Уорде. Она все еще колеблется, — по-моему, от лени. Ее чем-то нужно пришпорить. Франка я нашел на перроне. Он тряс за грудки низкорослого, в сосульках, солдатика, — у него болталась голова, и, как от лошади, шел пар, в руках держал поднос с хлебом-солью.
— Опоздал, сукин сын!.. Шомполов захотел! Иди, иди к барыне, мерзавец! Да не урони!
Он толкнул солдатешку в дверь, сунул застывшие руки в карманы полушубка, накокаиненными глазами глядел на дымы, застилающие морозное солнце. Я спросил его об английских фуфайках. Он опять обозлился:
— Русскому командованию нечего впутываться в дела Уорда. Раз он фуфаек не дает, значит, имеет основание. Еще Жанен приедет, тоже будет распоряжаться. Вообще, — публичный дом!..
— Планы Уорда смелы и решительны, — сказал я Франку, — Жанен, конечно, будет им противиться. Мы должны поддерживать Уорда всеми силами. Ты согласен?
Для меня не было сомнений, что отсутствие в почетном карауле Мидльсекского батальона будет принято как враждебный ход со стороны Англии. Директория, разумеется, в таких тонкостях не разбиралась, понимает это один Колчак (он замещает главнокомандующего генерала Болдырева, так как тот внезапно уехал на фронт). Тем более знаменательно его замечание Уорду, сказанное в форме скорее дружеского упрека. А по существу, он должен был бы намылить голову англичанину.
Поезд подходит к семафору. Все вываливаются на перрон. Четыре военных оркестра дуют «Марсельезу». В облаках пара проносятся два курьерских паровоза. На площадке салон-вагона генерал Жанен. На нем короткая французская шинель с бобровым воротником. Серого каракуля кепи, блистающая золотом шнурков (наши дамы обмирают). Он коренаст, среднего роста, с бородкой, густой румянец, строгие галльские глаза. Ему лет сорок. Едва он подносит руку к кепи, — двойная шеренга красильниковских казаков неистово орет «ура!». Атаман в административном восторге. У Колчака каменное лицо. Уорд дымит трубкой. Жанен хочет говорить. Атаман простирает руки вдоль фронта. Жанен начинает на прекрасном русском языке, отчеканивая слова по-гвардейски:
— Рад снова видеть русских орлов...
Красильников, казаки, не выдержав, снова ревут «ура!». Жанен с улыбкой здоровается с членами директории; у этих, кстати сказать, вид крайне жалкий: ради демократического кокетства они — в стоптанных валенках и обтерханных шубах. Затем Жанен здоровается с Колчаком. Происходит как бы очень короткая, но торжественная пауза. Дамы задыхаются от любопытства. Жанен передает ему приветы от президента Вильсона, от генерала Марша, с которым он виделся в Нью-Йорке. Колчак не успевает ответить. Дама-благотворительница, самарская купчиха Олимпиада Ивановна Курлина, выхватывает у здешнего купчины Савватия Мироновича Холодных серебряный поднос с хлебом и солонкой (по крайней мере, человек двадцать стоят с хлебом-солью) и кидается, как в церкви, на колени перед Жаненом.
— Спаситель! Же сюи а во пье! — с ужасающим акцентом, но упоенно.
Жанен втягивает голову в плечи, раздаются бурные аплодисменты, все улыбаются, все растроганы, у Курлиной текут слезы, Жанен поднимает ее и целует.
Жанена ведут в вокзал. Хор кадетов и учениц института благородных девиц затягивает какую-то французскую песенку сочинения омского танцмейстера Теставена. Жанен любуется детьми, но пение слишком затягивается. Выручает атаман Красильников, — в облаке морозного пара влетает с перрона, за ним — казаки, и — во всю глотку — с присвистами:
Нам, казакам, не годится
Пехотинский русский штык,
На седле у нас девица,
А на пике большевик!
В общем, все это похоже скорее на восторг, чем на заранее обдуманную встречу. Жанен наконец отбывает в автомобиле Колчака, убранном бело-зелеными лентами.
Ко мне подбежал мальчик, до колен закутанный в мамкину шаль. С ревом ткнулся мне в колени. Я нагнулся, — в лукавых глазах ни слезинки, и в моей руке мятая записка. Я понял и поспешил сунуть ее в карман. Мальчик исчез. Подошел Франк.
— Я еду с Уордом. Проводи, пожалуйста, жену, она ждет в моей машине.
На Магдалину приезд Жанена произвел впечатление. В автомобиле, царапая замерзшее стекло, она сказала:
— Мстислав Юрьевич, вы — таинственный человек, вас никогда не добьешься, куда-то все исчезаете... А мне нужно вас о многом, многом спросить. Между прочим, в городе говорят, что ваша фамилия не Мосолов-Дмитриев.
— А еще что обо мне говорят? (Спросил это, глядя в глаза; она хитро улыбнулась...)
— Будто бы вас несколько раз видели переодетым за Иртышом, в рабочей слободке.
— Говорите уж прямо: большевик, шпион и прочее. (Ее зрачки остановились, расширились... Нет, этого она, конечно, не думает.) А вот про вас и Франка говорят, что вы английские шпионы. (Не моргнула, только высоко подняла брови.) Ну-с, мы квиты, моя дорогая. О чем хотели со мною говорить?
Она близко придвинулась:
— Мстислав Юрьевич, расскажите, что будет с войной? Я почему-то в ужасной тревоге. Франк все время намекает на какие-то головокружительные планы Уорда, — о походе на Север, о соединении с англичанами в Мурманске и Архангельске... Об английском флоте в Ледовитом океане. Говорят, что — гениальный план. А какие планы Жанена? Франк сказал, что совершенно противоположные... Боже мой, как все это сложно, как запутано! Кто сильнее: англичане или французы?
