Она близко придвинулась:
— Мстислав Юрьевич, расскажите, что будет с войной? Я почему-то в ужасной тревоге. Франк все время намекает на какие-то головокружительные планы Уорда, — о походе на Север, о соединении с англичанами в Мурманске и Архангельске... Об английском флоте в Ледовитом океане. Говорят, что — гениальный план. А какие планы Жанена? Франк сказал, что совершенно противоположные... Боже мой, как все это сложно, как запутано! Кто сильнее: англичане или французы?
Бедная женщина действительно запуталась в политике... Я постарался разъяснить ей «английскую точку зрения». Мы условились, — вечером я ей представлю Уорда...
...Прочитал наконец записку, она была от Лутошина:
«Немедленно вступи в МООР. Тревожные сведения, торопись».
Я отпустил автомобиль и пошел пешком. Я помнил цвет дома, вывеску с изображением охотника и лайки, по соседству пустырь, но где это — вылетело из головы. Свернул на базар. Были уже сумерки, торговля на омских базарах кончается засветло, потому что цену на керосин спекулянты раздули неимоверно. Электричество дается только в учреждения и в квартиры высоких особ. Однако главная беда лавочников заключается не в этом, — покупатель расходы вернет, — а в том, что с темнотой из слобод, с окраины наползают толпы голодных обывателей, обмороженных и полуголых, нищих рабочих с мукомольных мельниц, с лесопильных, маслобойных заводов, — все это грозит разгромом продовольственных лотков. Случается, — с ведома военных властей голодным солдатам отдается на поживу какой-нибудь базар. Город, особенно по ночам, похож на осажденную крепость. Наутро подбирают трупы замерзших. Одни железнодорожники усилиями комитета добывают жалкое пропитание, но комитет под постоянной угрозой разгрома. Беженцы из деревень, выжженных атаманскими казаками, предлагают себя за копейки. Директория занята делами высшей политики, укреплением власти и партийными дрязгами, к остальному относится так, что, мол, образуется.
У рогожной, занесенной снегом палатки наткнулся на казачий патруль.
— Кто идет?
— Поручик Мосолов-Дмитриев.
— За кого стоишь? — угрожающе спросил казак. — Небось за директорию?
— Я ищу михайловское Общество охоты и рыболовства.
— Свой, — с неохотой сказал другой казак и указал на угловое здание.
По грязной лестнице поднялся во второй этаж... Воняло отхожим местом, под ногами хрустнуло бутылочное стекло, на двери с надписью «Канцелярия» на месте ручки болталась грязная веревка. Та же безысходная грязь была и в прихожей... На лавках, на полу, на подоконниках сидели казаки, курили, ругались. Из железной печки вывалилась и чадила головешка. Кое-кто лениво поднялся и отдал мне честь. Похоже было, что я попал в военное учреждение.
За столом секретаря Общества охоты и рыболовства сидел жандармский чин с мутными глазами и ковырял в зубах спичкой. Тут же недоеденные консервы, недопитая бутылка водки.
Я представился и сказал, что хочу вступить в члены Общества. Другим концом спички он поковырял в ухе, оглядел меня сверху вниз, поцыкал зубом:
— Что ж, на медведя хотите?
— На что уж придется.
Он прищурился:
— Насчет медведя не скажу, тут нужны люди опытные... А вот на зайчиков на днях будет облава.
— Согласен и на зайчиков.
— Зайчики у нас преимущественно железнодорожные... (Я продолжал не понимать, он, подняв плечи, отчеканивающим голосом): — Поручик, бывают времена, когда всякую забаву можно обратить на пользу отечества. (Я глупо моргал.) Так вот, господин поручик, да будет вам известно, на языке Общества охоты и рыболовства облава обозначает защиту от красной сволочи, медведь — комиссар, заяц — рядовой большевик. Так-то-о! Следовательно...
Я перебил:
— Когда же вы хотите это устроить?
— Вопрос поставлен по-военному! — Он звякнул шпорами. — Господин поручик, о дне облавы будет объявлено особо. С вас единовременный взнос пятнадцать рублей семьдесят копеек.
В соседней комнате поднялась суета, дверь пихнули ногой, появился Красильников. Увидев меня, осклабился, полез обниматься:
— Мстислав Юрьевич, ты наш?.. Вот это да, вот это спасибо!
Я едва освободился от его лапищ, от прокуренной, в винном перегаре бородищи. Он проводил меня до двери, и на этот раз вскочили все казаки, лихо мне откозырнули. У печки, спиной к дверям, грелся какой-то человек в оленьей шапке и в ватной женской кофте, перепоясанной веревкой. Он быстро обернулся — я похолодел. Это был Петр. Неужели они его?.. Я быстро вышел.
За углом, за воротами дома, происходила какая-то возня. В сумерках нельзя было разобрать, — кто-то говорил умоляющим, сдавленным голосом:
— Голубчики, ничего... Сейчас умереть, ничего...
— В сапоги спрятал, сукин сын, — хрипел другой, и опять начиналась возня, и голос умолял:
— Голубчики, я мимоезжий... Сейчас умереть, мимоезжий...
Ввязываться не имело смысла. Я опаздывал на дежурство. Невдалеке виднелись санки, я нагнал их. Заслышав шаги, лошадь сама остановилась, обернула морду и заржала. В санях никого не было. Я понял, что возница остался там — под воротами. Я прыгнул в санки и погнал лошадь. Однако мне суждено было еще раз задержаться. От здания Коммерческого клуба бежал человек и неистово кричал мне:
— Стойте! Ради господа остановитесь!
На нем была жиденькая офицерская шинель, башлык и оленьи варежки.
— Пароль ради бога! Скажите пароль! Я штабс-капитан Закржевский. Я только что приехал... Сейчас казаки схватили военного, он не знал пароля...
— Вы из армии Деникина?
— Да, да, да, — у него едва шевелились губы от холода, — у меня пакет к адмиралу Колчаку.
Я втащил Закржевского в санки:
— У вас отморожены щеки. Где вы живете? (Он неистово тер себе лицо, весь трясся и был как бы без ума.) Я — адъютант Колчака! — крикнул я ему и тряхнул за плечо. — Вы только что с вокзала? (Он закивал.) Поедемте ко мне. Согласны?
Нужно было торопиться. Я нахлестал лошаденку и вскачь въехал во двор. Вместе с дворником мы выволокли из саней Закржевского и привели в мою комнату. От тепла он сразу осоловел и не мог даже развязать башлыка. Через несколько минут деникинский пакет был у меня в кармане...
Когда я пришел на дежурство, в передней старинные часы пробили восемь и по всем комнатам началась перекличка часов. Дом, где стоял Колчак, принадлежал купцу Волкову, большому любителю часов с бойной музыкой. Волков сам предложил адмиралу свой дом на весьма выгодных условиях. («Да хоть даром, ваше превосходительство! Ни за чем не постоим».) Он выговорил одно только условие: — чтобы ему было разрешено приходить каждый день проверять часы. Когда в городе узнали, что он отдал особняк, а сам поселился во дворе, во флигеле, многие разводили руками, уж очень что-то было не похоже на Волкова. Но не так оценил этот поступок другой наш воротила, мукомол Савватий Миронович Холодных, — с этого дня между ним и Волковым установилась теснейшая дружба, и Холодных стал вхож и к самому адмиралу.
