Но мы, конечно, запоздали и те две версты, которые пришлось пробираться до условленного места, шли форсированно по глубоким сугробам. Скоро я стал задыхаться в своем баране, обливаясь потом, несмотря на мороз. А сердце даже не имело возможности волноваться, до такой степени оно работало от этой быстрой ходьбы. Быстрой и вместе с тем крайне осторожной. Мы шли гуськом, след в след, и было нас довольно много, ибо присоединились те люди из домика. Старались не хрустеть, что было трудно, ибо в темноте натыкались на деревья и пни под снегом. Словом, это было чертовски тяжело, а главное, все — даром: в назначенный час «оттуда» не пришли.
Я спросил шепотом:
— Сколько полагается у вас ждать?
Ответ был неутешительный.
— Четыре часа.
И вот мы сидели четыре часа на снегу. Можно было бы совсем прийти в уныние, если бы мне не нравились точность и выдержка этих людей: они просидели ровно четыре часа, как полагалось. В этом чувствовалась еще не разболтанная, а вернее, вновь подтянутая невидимой рукой дисциплина. Тоже не было никаких возлияний на снегу под предлогом, что холодно; все были абсолютно трезвы и говорили только шепотом.
Все время прислушивались. Не слышно ли издали торопливых шагов или условленного посвиста. Все время вглядывались в неясную дорогу или прогалинку, которая уходила между большими соснами. И как ее можно найти с такой точностью, ночью, в этом лесу?! Но они были совершенно уверены, что придут именно сюда. Тут был даже какой-то шалашик, в который меня пригласили. Нас охраняли со всех сторон пришедшие с нами люди. Они замерли в абсолютном безмолвии за соснами и только иногда подходили к шалашику как бы с донесениями или за распоряжениями. У меня была полная уверенность, что тыл у нас обеспечен, то есть, что со стороны «антибольшевиков» нам ничего не грозит. В шалашике собрались: два моих спутника по железной дороге и один из домика, который, по-видимому, был старший. Он был старший, хотя был еще совсем молод. Он был туземец, хотя прекрасно говорил по-русски. Все это объяснилось очень просто: все мы четверо, русские и нерусские, оказались так или иначе бывшими офицерами русской армии. Все участвовали если не в гражданской, то в мировой войне. И в шалашике посыпались названия полков, бригад, географические названия, известные всем и известные только каждому из собеседников, словом, обычное, знакомое воен ное журчанье…
Лес стоял высокий, красивый, таинственный, терпеливый…
Но они не пришли и через четыре часа. Замерзшие, мы пошли обратно.
* * *
Ночевали в домике. И там же провалялись весь следующий день. Мне было объяснено, как поступают в этих случаях.
— Если в назначенную ночь не приходят, то надо ждать следующую ночь в тот же час и на том же месте.
— А если не придут и на следующую?
— Тогда, значит, совсем не придут.
— А как же восстановить связь?
— Очень просто…
И он рассказал как…
* * *
Можно было предвидеть, впрочем, что они в эту ночь не придут. Там ведь им приходится ехать очень большой кусок на лошадях. А накануне, то есть в тот день, когда мы подъезжали с этой стороны по железной дороге, в продолжение многих часов свирепствовала вьюга. Снегу могло навалить очень много, и тот путь, который они рассчитывали сделать в течение дня, очевидно, из-за снегов не удалось проехать. Вот и причина задержки.
Контрабандисты совершенно не волновались, но всячески выражали мне свое сочувствие, понимая, что для меня эта история мучительна.
Впрочем, они ошибались. Наоборот, мне такая задержка была только на руку. Ибо я хорошенько отдохнул в домике и набрался сил для «предстоящих испытаний».
* * *
В десять часов вечера мы уже совсем собирались выходить вторично, когда вдруг один из обитателей домика доложил.
— Они уже здесь!
Мы выбежали во двор. Действительно, в темноте, в воротах стояло три фигуры. Мой первый спутник, сердечно с ними поздоровавшись, о чем-то стал шептаться. И затем опять стали говорить громко. Выделялся голос, который, очевидно, принадлежал Ивану Иванычу:
— Да там такое навалило! Ну что ж, я вижу, все равно не доеду. А если и доеду, коня угроблю. А назад на чем? Ну вот, и решились ночевать. Опасно, конечно, но нечего делать, заехали кой-куда. А вы ждали?
Пошли рассказы о том, как мы ждали вчера, и о том, как они сегодня пришли раньше времени и потому решили пойти прямо в домик.
— Да, заходите же!..
— А там никого нет?
— Никого, никого, свободно.
Мы вошли всей гурьбой в комнатку, которая стала еще меньше и жарче. Познакомились.
Тут я прежде всего разглядел того, кто назывался Иван Иваныч. Ему было за тридцать, лицо было вымазано чем-то черным, очевидно, от полушубка, он был в высоких сапогах и имел вид, как бы это сказать? ну, какого-нибудь Садко или Васьки Буслаева! Он держал в руке револьвер, которым жестикулировал. Был он радостный, веселый, балагурил… Двое остальных были в полушубках и огромных белых валенках. От этого наряда веяло снегами России. «Занесло тебя снегом, Россия…» Один был постарше, другой помоложе. На всех трех лежал отпечаток «перехода». Только те, кто это испытал, могут сказать, какое оно, это радостное возбуждение. Такое оно бывает после выдержанного экзамена в гимназии, после боя, после гонки, после речи в Государственной думе, после дебюта в опере, словом, после каждого жизненного барьера.
Тот, что постарше, взял меня в сторону.
— Я знаю, кто вы. — Мы — контрабандисты… но когда-то были чем-то иным. Сделают все возможное… чтобы довезти вас благополучно… И у контрабандистов есть… «вопросы чести»!
Он пожал мне руку, и затем разговор опять стал общим.
И все это продолжалось только несколько минут, быстрых, разгоряченных. Иван Иваныч сказал громко, как вообще ему было свойственно:
— Ну, пора!
Перед этим, болтая без умолку и балагуря, он тем не менее успел меня внимательно рассмотреть, а также и все принадлежности моего костюма.
— Вот это хорошо, что вы в сапогах. А я боялся, что вы — этак — «шпачком». Снег большой, да и того… лучше… у нас сапоги, так сказать, на аристократичность… Багажу много?
Я показал ему мои чемоданчики.
— Пустяки! А то ведь…
Он ткнул ногой в контрабанду и взмолился к моему первому спутнику, который смотрел на него с усталой и доброй улыбкой:
— Послушайте, голубчик, да что они там!.. Вы б им сказали! Ей-Богу ж, когда-нибудь сдохну на дороге, что будете делать?!
И снова обратился ко мне:
— У вас игрушка есть?
Я понял и показал ему маленький револьвер.
Он осмотрел его с видом знатока.
— Чудная вещичка! Но это для города хорошо, чтобы на себе носить, в сюртучном кармане. А для нашего дела вот вам: это будет солиднее.
Он подал мне «солидный» браунинг.
— Один — в один карман, другой, — в другой. И вот что: я вам долгих наставлений делать не буду. А вы все делайте, как я. Что я, то и вы!
Впрочем, он еще прибавил несколько слов, о которых помолчу. Но в заключение сказал:
— Но все это — так! На всякий случай. Бывают сюрпризы. От сюрпризов не убережешься. А впрочем, я девяносто шансов даю, что будет благополучно…
Старший наклонился ко мне и сказал тихонько:
— Вы можете ему совершенно доверять. Это удивительный человек. Если он говорит девяносто шансов, — считайте сто…
* * *
Я простился очень сердечно с людьми, с которыми я только что познакомился. Эта обстановка быстро сближает. Мы вышли. Иван Иваныч, мои оба первоначальные спутники, несколько людей из домика и я.
* * *
Ночь была темная, теплая, чуть туманная. Она была бы Непроглядная, если бы свежий, мягкий, какой-то одеяльчатый снег не засыпал леса. Этот снег и грел и светил. Он выявлял, по крайней мере — вблизи, контуры деревьев, кустов, зарослей. Они, заросли, выходили на нашу дорогу белые, как бы с какой-то неугадываемой мыслью. Впрочем, эту мысль нетрудно было и разгадать: да или нет? Жизнь или Смерть? И, не ответив, конечно, кусты отходили. А дальше все сливалось. За двадцать шагов человек был только черной тенью…
