Как ни странно, в эту же категорию «поплакать» входил «Дон Кихот», конечно, адаптированный. Я стала искать в Интернете автора пересказа для детей, но вместо этого наткнулась на цитату из Генриха Гейне: «Сердце мое готово было разорваться, когда я читал о том, как благородный рыцарь, оглушенный и весь смятый, лежал на земле и, не поднимая забрала, словно из могилы, говорил победителю слабым умирающим голосом: «“Дульсинея Тобосская – самая прекрасная женщина в мире, а я самый несчастный рыцарь на свете, но мое бессилие не должно поколебать эту истину”» . «Хитроумного идальго» трудно назвать «маленьким человеком», но по силе испытанного сострадания он сопоставим для меня только с Акакием Акакиевичем. Его было безумно жаль, и как никому из литературных героев хотелось ему помочь, а «Шинель» я и сейчас читать без слез не могу. Раз уж я раскрываю градус своей читательской чувствительности, не постыжусь, нарываясь на упреки, включить в этот ряд ослика Иа-Иа, типологически им родственного и вызывающего то же душераздирающее сочувствие.
Фантастика как-то прошла мимо меня. Хотя «Аэлита» Алексея Толстого и «Голова профессора Доуэля» Беляева не раз перечитывались, как и многое из Брэдбери. Стругацким я отдаю дань умом, но не сердцем. А вот ефремовская «Туманность Андромеды» меня захватила. Там действовали странные люди, с таинственными именами, многое было непонятно, но обычные человеческие отношения и чувства, вставленные в экзотическую картину далекого будущего, меня волновали. (Аберрация: хотела назвать «Солярис» С.Лема. Потом поняла, что книгу читала после фильма Тарковского, который по сей день остается для меня одним из любимейших, уже студенткой.)
Познавательные книжки всегда подсовывал мне отец и неизменно обсуждал их со мной: даже казалось, что он меня проверяет. Это было непривычно и немного отвращало, хотя среди них попадались и безусловно интересные. Была у меня и единственная на то время «Детская энциклопедия» – невыразительного песочно-бежевого цвета тома, большинство которых я так и не открыла. Но исторический том очень любила, почему-то хорошо помню главу про крестовый поход детей и хронологические таблицы. Отдельная история – Борис Житков «Что я видел». Посмотрела в Интернете – к моему удивлению, переиздается по сей день. Наверное, для сегодняшних детей она похожа на одну из читаных-перечитаных моих книжек «День египетского мальчика» М.Матье, а то и на «Приключения доисторического мальчика» Д’Эрвильи или «Борьбу за огонь» Жозефа Рони-старшего – так неузнаваемо изменилась жизнь. Среди книг такого рода был у меня безусловный фаворит – «Китайский секрет» Елены Данько. Картонная сине-серая обложка, на которой красовался китаец в национальной одежде с тугим узелком волос на голове, держалась на честном слове, многие страницы были надорваны – вероятно, она попала ко мне далеко не новой. Я ее знала наизусть, но читать о том, как коварные европейцы стремились выведать тайну изготовления фарфора, могла без конца. Эта была такая же иная цивилизация, как мир первобытных людей, хотя и куда более близкая по времени.
А вот еще одна книга, в которой я в основном любила рассматривать фотографии с подписями. Огромный синий том с тисненым гербом СССР и золотом – «Сегодня и вчера». Это пропагандистское издание в стиле «Книги о вкусной и здоровой пище» все было построено на сравнении нищей дореволюционной России и угнетенных людей и, соответственно, благоденствия в сталинском СССР (книга была издана в 1937 году!). Самое сильное мое впечатление – две фотографии с общим пояснением «Жизнь шахтеров прежде и теперь». Богатырь-стахановец с отбойным молотком на плече мне очень нравился, а заморенные жилистые мужички, ютящиеся в отгороженных занавесками закутках, внушали жалость и даже некоторую неловкость: зачем же они себя, таких, позволили фотографировать? Преимущество социализма было явлено в этом томище с безоговорочной убедительностью. Волею капризной судьбы том этот у меня сохранился, и я обнаружила, что текст книги написан младшим братом С.Маршака – М.Ильиным. При сегодняшнем взгляде оказалось, что это не зубодробительная агитка, а тонко выстроенный и бьющий точно в цель пиар-проект.
Всякое популярное естествознание не очень меня захватывало. Исключение – «Занимательная астрономия» Камилла Фламмариона, по которой мы с подругой Машей пытались построить модель Солнечной системы. Мы подобрали шарики, соответствущие размеру планет в масштабе, но – о, горе! – модель не поместилась даже в длинном коридоре ее квартиры, и мы вылезли с Нептуном на лестничную клетку, за что нам сильно влетело от пришедших домой взрослых. Хорошо, что Плутон во времена Фламмариона еще не был открыт, ведь тогда нам пришлось бы звонить в квартиру напротив.
Позже я очень увлеклась историческими книгами. Самыми любимыми стали «Хроники времен Карла IХ» П.Мериме и «Чингисхан» В.Яна. А подростковая мечта писать исторические книжки для детей привела меня на исторический факультет педагогического института – в то единственное место, где, как я считала, меня одновременно научат и истории, и тому, как ее надо подать детям. О, юношеский максимализм, о, девичье упрямство… Историческая книжка для детей из-под моего пера вышла всего одна – «Великодушный русский воин» – о генерале Николае Раевском – герое 1812 года.
Большое место занимали книги о животных : Бианки, Пришвин, Чарушин, Сетон-Томсон, позже Дж.Даррел, «Жизнь насекомых» Фабра. Но гораздо сильнее увлекали не рассказы про повадки диких обитателей лесов, степей и пустынь, а истории про зверей очеловеченных, как в «Белом клыке», «Бемби», «Ослике Маффине», «Чудесном путешествии Нильса с дикими гусями» и, особенно, «Маугли». То есть не собственно про зверей, а про неких условных живых существ, на грани сказки и реальности, поскольку я верила (и не только остаюсь при этом убеждении до сего дня, но и укрепилась в нем), что животные абсолютно разумны, а мы просто их не понимаем. А вот «Сказки дядюшки Римуса» Джоэля Харриса были всегда чужими, какой-то непроизносимый и непредставимый Братец Опоссум меня отталкивал. Интересно, что понятие «смерть» долго относилось не к людям, а к животным: «Каштанка», «Муму». И помню, как я рыдала над поэмой Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки», не вникая в ее богоборческий пафос, а от ужаса несовместимых понятий «пионерка» и «смерть».
Не знаю, к месту ли здесь будет сказать о «Винни-Пухе». Потому что это для меня своего рода «книга-обманка». Я ее полностью принимаю, бесспорно включила бы в свой топ-10, и поверить не могу, что прочитала ее не в раннем детстве, а после многих «серьезных» книг.
Как-то до сих пор я почти ничего не сказала о том, что для детей, может быть, наиболее привычно, – о сказках , хотя в круг моего чтения входили Андерсен, братья Гримм, Шарль Перро, народные сказки – в основном восточные, экзотические.
И на самом деле сейчас мне, пожалуй что, интереснее было бы составить список книг, которые я в детстве
не любила . Точнее будет выбрать другое слово – которых
не понимала. И, как ни странно, это как раз многие сказки. Самый яркий пример – «Алиса в стране чудес» – книжка, бесспорно, культовая (недавно перечитала, сходила на нашумевший фильм, вооружившись очками 3D). Мне как были, так и остались несимпатичны почти все персонажи. Пытаясь задним числом систематизировать свою антипатию, прихожу к таким выводам. Детские проказы, противостояние взрослым в каком бы то ни было виде, опасные игры и непослушание как основополагающий прием меня не трогали. Я росла девочкой послушной, и нарушение границ и запретов восторга у меня не вызывало. Это, конечно, относилось не только к сказкам. Например, терпеть не могла «Денискины рассказы» Драгунского, «Незнайку», «Буратино», всю Астрид Линдгрен. «Карлсон» мне казался, как теперь бы сказала, извращением и даже вызывал какую-то неясную брезгливость. Открытый протест не был органичен для моей натуры, мне ближе как была, так и осталась «внутренняя эмиграция», так я, видимо, и доживу конформистом.
Очень я не полюбила «Мастера и Маргариту» – мне казалось избыточным и фальшивым все, что окружало трогательную любовную линию и условно библейскую. Когда она только-только была опубликована, а номера журнала «Москва» передавались из рук в руки и читались в компаниях вслух, мне было пятнадцать лет – самый возраст для этой книги. Я не могла разделить всеобщего восторга, но хорошо помню, как, стесняясь этого, делала вид, что солидарна с царящей эйфорией. Сейчас думаю, что это типологически связано с нелюбимой волшебной сказкой.
И еще одна странность, не находящая решительно никакого объяснения. Без ложной скромности готова утверждать, что Господь не обделил меня чувством юмора. Но мимо прошли «Записки Пиквикского клуба», как и «Трое в одной лодке», «Янки при дворе короля Артура», «Бравый солдат Швейк». Понимаю, что привожу примеры разной природы юмора и сатиры, но как-то это, видимо, не мое, не смешно, а временами кажется безвкусным. Хорошо бы, кстати, перечитать…
