Я встал. Бирманцы уже бежали мимо меня по вязкому месиву. Было очевидно, что слон больше не поднимется, хотя он не был мертв. Он дышал очень ритмично, затяжными, хлюпающими вздохами, и его громадный бок болезненно вздымался и опадал. Пасть была широко открыта – мне была видна бледно-розовая впадина его глотки. Я ждал, когда он умрет, но дыхание его не ослабевало. Тогда я выстрелил двумя остающимися патронами в то место, где, по моим расчетам, находилось его сердце. Густая кровь, похожая на алый бархат, хлынула из него, и снова он не умер. Тело его даже не вздрогнуло от выстрелов, и мучительное дыхание не прерывалось. Он умирал в медленной и мучительной агонии и пребывал где-то в мире, настолько от меня отдаленном, что никакая пуля не могла уже причинить ему вреда. Я понимал, что мне следует положить этому конец. Ужасно было видеть громадное лежащее животное, бессильное шевельнуться, но и не имеющее сил умереть, и не уметь его прикончить. Я послал за моим малым ружьем и стрелял в его сердце и в глотку без счета. Все казалось без толку. Мучительные вздохи следовали друг за другом с постоянством хода часов.
Наконец я не выдержал и ушел прочь. Потом мне рассказывали, что он умирал еще полчаса. Бирманцы принесли ножи и корзины, пока я был на месте; мне рассказали, что они разделали тушу до костей к полудню.
Потом, конечно, были нескончаемые разговоры об убийстве слона. Владелец был вне себя от гнева, но то был всего лишь индиец и он ничего не мог поделать. Кроме того, я с точки зрения закона поступил правильно, так как бешеных слонов следует убивать, как бешеных собак, тем более если владельцы не могут за ними уследить. Среди европейцев мнения разделились. Пожилые считали, что я прав, молодые говорили, что позорно убивать слона, растоптавшего какого-то кули, потому что слон дороже любого дрянного кули. В конце концов я был очень рад, что погиб кули: с юридической точки зрения это давало мне достаточный повод для убийства слона. Я часто спрашивал себя, догадался ли кто-нибудь, что я сделал это исключительно ради того, чтобы не выглядеть дураком.
1936Воспоминания о работе в книжном магазине
Когда я работал в букинистическом магазине – образ которого, если вы никогда там не трудились, представляется в виде некоего рая, где достопочтенные пожилые джентльмены листают фолианты в переплетах из телячьей кожи, – меня всегда больше всего поражало то, насколько мало среди покупателей встречалось настоящих книголюбов. Наш магазин располагал интересным книжным фондом, однако я сомневаюсь, что хотя бы десять процентов посетителей могли отличить хорошую книгу от плохой. Снобов – собирателей первых изданий было гораздо больше, нежели истинных любителей литературы, а еще больше приходило студентов из стран Востока, торговавшихся из-за дешевых учебников, но всех численностью затмевали дамы, искавшие подарки племянникам ко дню рождения и очень смутно представлявшие себе, что именно они ищут.
Многие из наших посетителей принадлежали к числу людей, всегда всем докучающих, но в книжном магазине им особенно было где разгуляться. Например, милая пожилая дама, которой «нужна книга для инвалида» (кстати, очень распространенное требование), или другая милая пожилая дама, читавшая «в 1897 году такую прелестную книгу» и просившая найти теперь для нее такой экземпляр. Правда, она не помнит ни названия, ни фамилии автора, ни о чем книга, зато помнит, что она была в красном переплете.
Но помимо этой, существуют еще две хорошо известные разновидности «чумы», являющиеся бедствием любого букинистического магазина. Одна – это дряхлые личности, пропахшие заплесневелыми хлебными корками, которые приходят каждый день, а то и по нескольку раз на день, и пытаются всучить вам совершенно никчемные книги. Другая – это клиент, заказывающий огромное количество изданий, выкупать которые он не имеет ни малейшего намерения. В нашем магазине ничего не продавали в кредит, но могли отложить книги или при необходимости заказать – для тех, кто собирался зайти за ними позднее. Хорошо если половина людей, заказывавших у нас книги, действительно являлась за ними. Поначалу это меня озадачивало. Зачем им это нужно? Они приходят, заказывают какую-нибудь редкую и дорогую книгу, заставляют нас много раз пообещать, что мы подержим ее для них, а потом исчезают и больше никогда не показываются. Многие из них, конечно, были явными параноиками. Они говорили о себе в выспренних выражениях и рассказывали самые, казалось бы, правдоподобные истории о том, почему случайно вышли из дому без денег, – уверен, многие из них сами верили в свои истории. В таком городе, как Лондон, по улицам всегда разгуливает куча официально не зарегистрированных сумасшедших, которых так и тянет в книжные магазины, потому что книжный магазин – одно из немногих мест, где можно долго слоняться, не истратив ни гроша. В конце концов научаешься распознавать таких людей почти с первого взгляда. При всей высокопарности их речей есть в них что-то убогое и бессмысленное, они словно поедены молью. Очень часто, когда было очевидно, что человек чокнутый, мы откладывали книги, которые он просил, а как только он выходил за порог, ставили их обратно на полки. Ни один из них, по моим наблюдениям, никогда не пытался унести книгу, не заплатив; этим людям оказывалось достаточно того, что они ее заказали, – полагаю, это позволяло им обольщаться иллюзией, будто они действительно потратили деньги.
Как многие букинистические магазины, мы торговали и побочными товарами. Например, подержанными пишущими машинками и марками – использованными, конечно. Филателисты – люди странные, эдакое немое рыбье племя разных возрастов, но одного пола – мужского; женщины, видимо, не способны находить особое удовольствие в том, чтобы вклеивать в альбомы кусочки разноцветной бумаги. Продавали мы также шестипенсовые гороскопы, составленные личностями, утверждавшими, будто они предсказали, например, землетрясение в Японии. Гороскопы хранились в запечатанных конвертах, и я сам ни одного из них ни разу не вскрыл, но люди, покупавшие их, зачастую возвращались и рассказывали, каким правдивым оказался их гороскоп. (А как может не показаться правдивым гороскоп, если он сообщает вам, что вы чрезвычайно привлекательны для особ противоположного пола и что ваш самый большой недостаток – чрезмерная щедрость?)
Хорошо шли у нас детские книги, главным образом из нераспроданных остатков старых тиражей. Современные книжки для детей производят весьма устрашающее впечатление, особенно когда видишь их в массе. Лично я скорее дал бы ребенку Петрония Арбитра[69], чем «Питера Пэна», но даже Барри[70] представляется мужественным и здравомыслящим писателем по сравнению с его подражателями. Декада накануне Рождества была сущим светопреставлением: мы лихорадочно торговали календарями и рождественскими открытками – занятие ужасно утомительное, но в период предпраздничного ажиотажа дает хорошую прибыль. Я, бывало, с интересом наблюдал, с каким грубым цинизмом эксплуатируются христианские чувства. Коммивояжеры из фирм, производящих рождественские открытки, начинали обхаживать нас со своими каталогами уже с июня. У меня в голове навсегда застряла фраза из одной их накладной, звучала она так: «Две дюжины Иисусов-младенцев с кроликами».
Но главным нашим побочным занятием был книжный абонемент: обычная библиотека, состоявшая из пяти-шести сотен книг, исключительно беллетристических, которые мы выдавали для чтения на дом за «два пенса без депозита». Как же воришки любили эти библиотеки! Самое легкое преступление в мире: взять книгу в одной библиотеке за два пенса, удалить штемпель и продать ее другому книжному магазину за шиллинг. Тем не менее в целом книготорговцы считали, что им выгоднее лишиться нескольких книг (мы теряли приблизительно дюжину за месяц), чем отпугивать клиентов требованием залога.
Наш магазин находился прямо на границе Хемпстеда и Кэмден-тауна, и к нам заходили самые разные посетители – от баронетов до автобусных кондукторов. Наверное, подписчики нашей библиотеки представляли собой показательный срез лондонской читающей публики. Поэтому стоит отметить, что из всех наших авторов лучше всех шел… думаете, Пристли? Хемингуэй? Уолпол? Вудхаус? Нет! Этель М. Делл[71]. На втором месте прочно стоял Уорвик Дипинг[72], на третьем я бы назвал Джеффри Фарнола[73]. Романы Делл читали, разумеется, только женщины, но женщины самых разных типов и возрастов, а не только, как можно было бы предположить, томные старые девы и тучные жены владельцев табачных лавок. То, что мужчины якобы вообще не читают романов, неправда, но правда, что существуют целые разделы беллетристики, которых они чураются. Говоря в общих чертах: то, что можно назвать усредненным романом – обычное чтиво о добре и зле в духе разбавленного Голсуорси, которое является каноном английского романа, – похоже, существует только для женщин. Мужчины читают либо романы, которые можно назвать солидными, либо детективы. Но уж детективы они поглощают в невероятных количествах. Один из наших подписчиков, по моим наблюдениям, прочитывал четыре-пять детективов в неделю в течение более чем года, и это не считая тех, которые он брал в другой библиотеке. Что меня удивляло больше всего – он никогда не читал одну книгу дважды. Весь этот чудовищный поток мусора (как я подсчитал, если бы впритык разложить страницы, прочитанные им за год, они покрыли бы собой почти три четверти акра земли) навсегда оседал в его памяти. Ему были безразличны названия и фамилии авторов, но, лишь заглянув в текст, он мог безошибочно определить, что уже читал эту книгу.
