Наш магазин находился прямо на границе Хемпстеда и Кэмден-тауна, и к нам заходили самые разные посетители – от баронетов до автобусных кондукторов. Наверное, подписчики нашей библиотеки представляли собой показательный срез лондонской читающей публики. Поэтому стоит отметить, что из всех наших авторов лучше всех шел… думаете, Пристли? Хемингуэй? Уолпол? Вудхаус? Нет! Этель М. Делл[71]. На втором месте прочно стоял Уорвик Дипинг[72], на третьем я бы назвал Джеффри Фарнола[73]. Романы Делл читали, разумеется, только женщины, но женщины самых разных типов и возрастов, а не только, как можно было бы предположить, томные старые девы и тучные жены владельцев табачных лавок. То, что мужчины якобы вообще не читают романов, неправда, но правда, что существуют целые разделы беллетристики, которых они чураются. Говоря в общих чертах: то, что можно назвать усредненным романом – обычное чтиво о добре и зле в духе разбавленного Голсуорси, которое является каноном английского романа, – похоже, существует только для женщин. Мужчины читают либо романы, которые можно назвать солидными, либо детективы. Но уж детективы они поглощают в невероятных количествах. Один из наших подписчиков, по моим наблюдениям, прочитывал четыре-пять детективов в неделю в течение более чем года, и это не считая тех, которые он брал в другой библиотеке. Что меня удивляло больше всего – он никогда не читал одну книгу дважды. Весь этот чудовищный поток мусора (как я подсчитал, если бы впритык разложить страницы, прочитанные им за год, они покрыли бы собой почти три четверти акра земли) навсегда оседал в его памяти. Ему были безразличны названия и фамилии авторов, но, лишь заглянув в текст, он мог безошибочно определить, что уже читал эту книгу.
По формулярам такой библиотеки можно проследить истинные, а не притворные вкусы читателей. Поражает то, насколько не в чести теперь оказались классические английские романисты. Совершенно бесполезно держать в обычной библиотеке книги Диккенса, Теккерея, Джейн Остен, Троллопа и подобных, их никто не востребует. При виде романа XIX века читатель скажет: «Но это же старье!» – и тут же переведет взгляд на что-нибудь другое. При этом продать Диккенса бывает совсем нетрудно, так же как и Шекспира. Диккенс – из тех авторов, которых люди всегда собираются прочесть, его, как и Библию, хорошо знают по пересказам. Понаслышке им известно, что Билл Сайкс – грабитель, а у мистера Микобера лысая голова, и точно так же понаслышке им известно, что Моисея нашли в корзинке в зарослях тростника и что Бога он видел только «сзади».
Другое очень примечательное явление – снижение популярности американской литературы. И еще одно – издатели каждые два-три года впадают в панику по поводу невостребованности рассказов у читателя. Человек, который просит библиотекаря посоветовать ему книгу для чтения, почти всегда прибавляет «только не рассказы», или, как выражался один наш читатель-немец: «Я не желаю маленькие истории». Если спросить их – почему? – они ответят, что слишком утомительно каждый раз привыкать к новому составу персонажей, им нравится с первой главы погрузиться в роман и больше уже ни о чем не думать. Однако мне кажется, что винить здесь следует скорее писателей, чем читателей. По бо́льшей части современные рассказы, английские и американские, абсолютно лишены жизненности и пусты, и это им свойственно гораздо больше, чем романам. Рассказы, в которых содержится какая-то история, остаются достаточно популярными, взять, например, Д. Г. Лоуренса, чьи рассказы читают так же охотно, как и романы.
Хотел бы я стать книготорговцем de métier[74]? В целом – несмотря на доброту ко мне моего работодателя и счастливые дни, проведенные в магазине, – нет.
Располагая хорошим запасом товара и достаточным капиталом, любой образованный человек в состоянии сделать книжную торговлю небольшим, но надежным источником средств к существованию. Если не заниматься редкими изданиями, этой профессией совсем не трудно овладеть. У вас будет огромное преимущество, если вы хоть что-то знаете о содержании книг. (Большинство книготорговцев не знает ничего, это нетрудно увидеть, просмотрев профессиональные газеты, в которых они помещают свои объявления. Если вы не обнаружите там «Закат и падение» Босуэлла, будьте уверены, что найдете «Мельницу на Флоссе» Т. С. Элиота.[75]) Кроме всего прочего, это гуманное занятие, которое невозможно вульгаризировать сверх определенной меры. Торговые объединения-гиганты никогда не смогут выдавить мелких независимых книготорговцев, как они выдавили бакалейщиков и молочников. Но рабочий день в этой сфере очень долог – я-то работал не на полную ставку, а мой работодатель вкалывал по семьдесят часов в неделю, не говоря о постоянных сверхурочных поездках за книгами, – и это отнюдь не полезно для здоровья. Как правило, зимой в книжных магазинах чудовищно холодно, потому что, будь там теплее, окна запотевали бы, а витрина для книготорговца – первое условие прибыли. К тому же книги собирают больше, притом самой ядовитой, пыли, чем какие бы то ни было предметы, придуманные человеком, и верхний обрез книги – это место, где предпочитает умереть каждая муха.
Но подлинная причина, по которой я не хотел бы всю жизнь работать в книжной торговле, состоит в том, что во время работы там я разлюбил книги. Продавец книжного магазина вынужден лгать о содержании книг, и это вызывает у него неприязнь к ним; еще хуже то, что он постоянно должен стирать с них пыль и переставлять с места на место. Было время, когда я действительно любил книги – любил их вид, запах, любил прикасаться к переплетам, особенно если изданию больше полувека. Ничто не доставляло мне большего удовольствия, чем за шиллинг купить целую кучу книг на каком-нибудь сельском аукционе. У потрепанных книг, неожиданно обнаруженных среди всякого хлама, – сборников второстепенных поэтов XVIII века, устаревших географических справочников, разрозненных томов давно забытых романов, комплектов женских журналов шестидесятых, – особый аромат. Для случайного чтения – лежа в ванне, например, или поздно ночью, когда не можешь заснуть от усталости, или в те оставшиеся до ланча пятнадцать минут, когда нечем себя занять, – нет ничего лучше, чем взять в руки старый номер «Газеты для девочек». Но, приступив к работе в книжном магазине, я перестал покупать книги. Имея постоянно перед глазами массу книг – пять-шесть тысяч томов одновременно, – начинаешь уставать от них и даже испытывать легкое отвращение. Теперь я время от времени покупаю какую-нибудь книгу, но только если это книга, которую я хочу прочесть и не могу одолжить у знакомых на время. И я никогда не покупаю старья. Сладковатый запах ветхой бумаги больше не волнует меня. Слишком живо напоминает он о чокнутых покупателях и мертвых мухах.
«Фортнайтли», ноябрь 1936Кое-что из испанских секретов[76]
Испанская война, вероятно, породила больше лжи, чем любое другое событие со времен мировой войны 1914–1918 годов, но я сомневаюсь, что при всех этих истреблениях монахинь, насилуемых или распинаемых на глазах у репортеров «Дейли мейл», наибольший вред принесли фашистские газеты. Понять истинный характер борьбы помешали британской публике прежде всего левые газеты, «Ньюс кроникл» и «Дейли уоркер», прибегавшие к более тонким методам искажения.
Они старательно затемняли тот факт, что испанское правительство (включая полуавтономное каталонское) гораздо больше боится революции, чем фашистов. Теперь почти ясно, что война закончится каким-то компромиссом, и есть основания сомневаться в том, что правительство, сдавшее Бильбао, не шевельнув пальцем, хочет одержать победу, – и уж совсем нет никаких сомнений в усердии, с каким оно громит своих революционеров. Режим террора – подавление политических партий, удушающая цензура прессы, беспрестанное шпионство и массовые аресты без суда – набирает силу. В июне, когда я покинул Барселону, тюрьмы были переполнены – обычные тюрьмы давно уже переполнились, и заключенных рассовывали по пустым магазинам и любым помещениям, которые можно было превратить во временную тюрьму. Важно отметить, что заключенные – не фашисты, они там не потому, что держатся слишком правых взглядов, а наоборот – слишком левых. И сажают их те самые страшные революционеры, при имени которых Гарвин[77] дрожит мелкой дрожью, – коммунисты.
Между тем война с Франко продолжается, но кроме бедняг в окопах никто в официальной Испании не считает ее настоящей войной. Настоящая борьба идет между революцией и контрреволюцией, между рабочими, тщетно пытающимися удержать то немногое, чего они добились в 1936 году, и блоком либералов и коммунистов, успешно у них это отбирающим. К сожалению, очень немногие в Англии поняли, что коммунизм теперь – контрреволюционная сила, что коммунисты повсюду вступили в союз с буржуазными реформаторами и используют всю свою мощную машинерию, чтобы раздавить или дискредитировать всякую партию, настроенную сколько-нибудь революционно. Отсюда нелепый спектакль: коммунистов поносят как злобных «красных» те самые интеллектуалы, которые, по существу, с ними согласны. Уиндем Льюис[78], например, должен был бы любить коммунистов – пока что. В Испании коммунистически-либеральный альянс одержал почти полную победу. От того, чего добились для себя в 1936 году рабочие люди, почти ничего не осталось: несколько коллективных аграрных хозяйств и какое-то количество земель, захваченных в прошлом году крестьянами. Вероятно, пожертвуют и крестьянами, чуть погодя, когда не будет нужды их умасливать. Чтобы понять, как возникла нынешняя ситуация, надо вспомнить начало войны.
