Перевод А. А. Родионова
Сяо Цзянхун
1Река спускалась с западного склона горы, пересекала нагромождение горных пиков, застенчиво оглядывала деревню и утекала вдаль.
Цюнхуа сидела на корточках у ручья, бросая в таз выстиранную одежду, она подняла руку, чтобы вытереть пот, мысли же ее текли вслед за водой. Она часто задавалась вопросом, куда же течет эта река после всех излучин, которые можно охватить взором? Впадает в еще более крупную реку? Или сливается с бескрайним морем? В школе учитель географии рассказывал, что все реки, в конечном счете, погружаются в объятия открытого моря. Точно. Наверное, все именно так.
Звонкие голоса молодых женщин с треском разбивались о поверхность воды. То одна, то другая вставала, чтобы размять затекшие ноги, а затем, держа таз двумя руками и прижимая его к боку, они ушли по дороге, выложенной камнем, громко перекрикиваясь.
Боковым зрением можно было увидеть деревню, располагавшуюся на берегу реки, выстроившиеся в ряд двухэтажные домики обрамлялись белоснежными изразцами, высокие заборы превращали каждый двор в независимое единое целое. Застыв, Цюнхуа смотрела на эту картину, в душе поднялась досада. Все-таки прежние дома с сине-зелеными черепицами были лучше, не было такого ослепляюще белого цвета, не было высоких заборов, слышались смех и разговоры детей, и старики чувствовали себя вольготно и радостно. Впервые попав в эту деревню после знакомства с Чуньшу, Цюнхуа попала под ее обаяние. Когда она шла по центральной дорожке, все лица были обращены к ней и улыбались. Стоило ей укрыться в углу двора, как у ворот скопились интересующиеся, тут были и дедушки с трубками табака во рту, и тетушки с короткими фартуками, а еще волосатые детишки, сверкающие белыми зубами, и все они заливались чистым смехом.
Дома с зелеными черепицами исчезли в мгновение ока. Сначала родители и невестка Дун Шэна с юга деревни со слезами на глазах обдумывали вопрос о том, что если деньги просто лежат, то это в любом случае гибель, уж лучше на них дом построить. С грохотом был разрушен старый дом, и вскоре на этом месте появилось трехэтажное здание. Вот это размах! Раз сносить, то все начали сносить старые дома, и вскоре цвет деревни изменился, спокойный зеленый сменился ослепительно белым. Родители мужа пришли к Цюнхуа обсудить, надо ли и им дом сносить? Цюнхуа не проронила ни слова, она прекрасно знала их характер: обсуждай – не обсуждай, все равно снесут. Она хотела бы оставить те две комнатки, в которых они жили после свадьбы с Чуньшу, но свекор был не согласен:
– Кто же, – говорил он, – бреет голову лишь наполовину – одна сторона старая, другая новая, разве ж не получится инь и ян на голове?
В день переезда в новый дом Цюнхуа прибежала на реку, где просидела полдня, свист и треск хлопушек внес хаос в ее мысли и принес беспокойство.
Ей все казалось, что она виновата перед Чуньшу.
Под журчанье воды Цюнхуа, распахнув клетчатую рубашку цвета ржавчины, тихо водила рукой по воде. Водила-водила и вдруг на поверхности воды появилось лицо. Лицо мужчины, но совершенно не похожее на Чуньшу. Ей стало нечем дышать, и она поспешно перевела взгляд вдаль, солнце по-прежнему было высоко, оно недоброжелательно смотрело в эту сторону, и Цюнхуа уставилась на него. Режущий глаза свет в конечном итоге отогнал это привязавшееся лицо.
Стиснув зубы, Цюнхуа мысленно обругала себя.
Бросив последнюю одежду в таз, Цюнхуа села. Другие женщины ушли, раздавалось лишь журчание воды.
Цюнхуа подняла голову и увидела Чуньшу – в ущелье горного хребта на другой стороне реки. Тридцать восемь мужчин деревни заполняли все ущелье.
2Когда она вернулась домой, отец сидел у забора, поджав под себя ноги, его окутывал дым из трубки. Цюнхуа открыла дверь, приоткрылись два старых глаза. Через узенькую щелочку они искоса взглянули на Цюнхуа, пересекавшую двор, и медленно закрылись. Цюнхуа позвала отца, а потом начала выкладывать одежду и вешать ее на тонкую веревку, натянутую между двумя коричными деревьями. Вскоре веревка превратилась в ветку японской софоры, увешанной разноцветными бутонами. Цюнхуа вылила оставшуюся воду на землю под забором, развернулась и направилась на кухню.
Вынув трубку изо рта, отец бросил в дым фразу:
– Сверкающая машинка точно заржавеет!
Мать возилась с обедом – ее поварешка так и летала туда-сюда по сковороде. Увидев Цюнхуа, она рассмеялась:
– Все на реку ходишь? Ведь у нас же машинка есть!
– Да не привыкла я к ней! – Цюнхуа подала матери тарелку.
Мать обернулась и посмотрела на нее, затем тихонько постучала ложкой по краю сковородки:
– Твой отец боится, что ты будешь сильно уставать, потому и ездил за горы за стиральной машинкой. Я слышала, что она может испортиться, если ее не использовать!
Цюнхуа тихонько пробормотала:
– Испортится и ладно.
Мать не расслышала, поэтому переспросила, пододвинувшись поближе:
– Что ты говоришь?
Цюнхуа отрицательно покачала головой:
– Ничего я не говорила.
Когда еда была уже на столе, Цюнхуа позвала отца. Отец Чуньшу хорошенько вытряхнул трубку, постучав ею по подошве, кашлянул дважды и медленно подошел.
Цюнхуа разложила еду по тарелкам и наконец села. Только она взяла пиалу и уже собиралась положить в нее еду, как почувствовала, что что-то не так. Отец с почерневшим лицом уставился на мать, а та взволнованно смотрела на Цюнхуа. Цюнхуа замерла, подумала и вспомнила. С возгласом «О, точно!» она поставила чашку и помчалась на кухню, чтобы взять новые приборы. Она набрала полпиалы риса и разнообразные овощи, а потом, низко наклонив голову, поставила еду перед поминальной табличкой в специальной нише, палочки же аккуратно положила на край пиалы. Цюнхуа сделала два шага назад и постояла так молча. Только она собиралась занять свое место, как отец мрачно произнес:
– Поставь вино! Ты что, не знаешь, как он это любит?
Цюнхуа поспешно достала бутылку, налила вино в стакан и поставила рядом с пиалой – раздался легкий звон.
Атмосфера за столом была тяжелая, все занимательные истории были отложены на потом, ведь рядом еще присутствовала душа недавно умершего.
Цюнхуа, вымыв посуду, принесла табурет и начала вместе с матерью перебирать соевые бобы под коричным деревом, что росло во дворе. Они болтали и смеялись, солнце переливалось на горошинах бобов. Цюнхуа быстро работала руками, и вскоре они был полны мелкого песка; мать улыбнулась:
– Вот люди все молятся, говоря, что чем больше денег, тем лучше, чем меньше возраст, тем лучше, а мне время уже состарило глаза, бобы и песок не различаю!
Цюнхуа тоже рассмеялась, но быстро замолчала. Отец уселся под карнизом. Его взгляд обжигал, как солнце.
Дверь во двор отворилась – это была жена Дабао. Ей исполнилось двадцать пять на исходе лета – такой же возраст, как и у побегов коричного дерева. С тех пор, как ее муж лег в землю в ущелье, она отбросила неопытность юной невестки и переняла манеры полноправной хозяйки дома, она практически стояла на равных со свекром и свекровью. Иногда Цюнхуа даже завидовала ей, но понимала, что, в конечном счете, ей не сравниться с женой Дабао. У той был ребенок, да к тому же – мальчик, в глазах родителей мужа – драгоценный кусочек. С такой защитой у нее была полная уверенность в праве командовать.
Голос у нее был все такой же громкий, как вошла, сразу заорала:
– Цюнхуа, завтра пойдешь на рынок? Говорят, в магазинчик на улице Чжэньдун завезли новую одежду.
Цюнхуа не ответила, украдкой взглянула на мать. Казалось, что уши и глаза у матери никуда не годятся, она как будто не слышала шума, производимого женой Дабао. Потом она взглянула на отца, его седая голова прислонилась к забору. Лишь спустя какое-то время мать подала голос, крикнув:
– Пришла жена племянника! – а затем велела Цюнхуа: – Принеси ей табуретку!
Вышло, будто она не заметила, что пришла гостья, и теперь ей якобы неловко.
Цюнхуа уступила свою табуретку, жена Дабао, не смущаясь, расположила на ней свою задницу, подняла голову и сказала Цюнхуа, которая стояла, прислонившись к коричному дереву:
– Пойдем! Говорят, в этой партии новые модели – которые в городе сейчас в моде!
Цюнхуа не ответила ни да, ни нет, казалось, прошла вечность, прежде, чем ее рот приоткрылся.
– Да у нас место размером с ладонь, для кого наряжаться-то? – сказала мать жене Дабао, естественно, все еще улыбаясь. Та улыбнулась в ответ:
– Тетушка, вас послушать, так одинокие люди должны ходить с голой задницей!
Мать по-прежнему улыбалась:
– Смотрите, как она говорит, да ее болтовней можно деньги зарабатывать!
Жена Дабао вновь подняла голову:
– Пойдешь или нет?
Цюнхуа все также безучастно улыбалась. Увидев, что ее вопросы не дают результата, жена Дабао скривила рот и поднялась, упершись руками в колени. Она хлопнула Цюнхуа по плечу:
