Я выглядываю в окно – проверить, как дела у нее на работе. Небо настолько ярко-голубое, что у меня только один вопрос в голове: и за что мне посчастливилось влюбиться в Мелоди?
Но сегодня я вижу за окном такое, что задаю себе совсем другой вопрос. Мелоди сидит на капоте машины, стоящей на парковке. И она не одна. «Эй, Мелоди! – стучу я по стеклу. – Почему ты с другим?!» Она прижимается к нему. Обнимает. Целует в лоб.
Штаны одевать некогда. Я должен – просто должен! – добраться до супермаркета и отодрать мистера Шофера от моей Мелоди. Я бегу вниз по лестнице, сигая через две ступеньки, и чуть не сшибаю с ног мистера Лаудера.
– Дуги, где твои штаны? – Он хватает меня за руку. – Немедленно вернись!
Но я опрокидываю соседа на пол и перепрыгиваю через него.
Стеклянные двери разлетаются на миллион осколков. Мелоди оборачивается, видит, как я бегу к ней в одних трусах и рубашке, и выхватывает из кармана телефон.
Раздается визг тормозов, но машина все-таки врезается в меня. Я отскакиваю от ветрового стекла, сползаю по капоту, совсем как чемпион Томми Дример[14], и бегу дальше.
Все это время мистер Лаудер кричит у меня за спиной:
– Дуги, вернись!
Но моя цель – «Шопрайт». Когда я оказываюсь на месте, то даже не нахожу что сказать, поэтому просто сгребаю шофера-совратителя в охапку и швыряю его на землю.
– Перестань! – визжит Мелоди.
Но я хватаю этого грязного водилу за волосы, сжимаю руку в настоящий бойцовский кулак и трижды бью его в глаз. Потом я применяю прием под названием «двойной нельсон» – просовываю руки ему под мышки и давлю ладонями на затылок. Прямо как Джордж Стил по прозвищу Зверь.
Напоследок я плашмя падаю на него и трижды ударяю ладонями в тротуар.
Победа за мной – Мелоди снова моя!
Мистер Лаудер пытается меня оттащить, причитая:
– Нельзя так делать! Нельзя!
Я знаю, что победил, поэтому даю шоферу-лузеру подняться.
Тут откуда-то слышится завывание сирены, и прямо перед «Шопрайтом» тормозит полицейская машина. Из нее выходят двое копов.
Я отдаю им честь.
– Кто здесь Мелоди? – спрашивает один.
Я щелкаю пальцами и указываю на свою девушку.
Она вскидывает руки и визжит:
– Не подходи!
Потом поворачивается к полицейским:
– Дуги каждый день бродит по магазину в одном и том же коричневом костюме. Все время дарит мне подарки и ни слова не говорит. Агрессии он раньше не проявлял.
Когда мистер полицейский спрашивает, как меня зовут, я скрещиваю на груди руки.
Из-за спины у меня мистер Лаудер отвечает:
– Дуглас Лаудер.
Вечно он все портит!
– Наш Дуги и мухи не обидит, – добавляет он.
Тут мистер грязный водила со стоном произносит:
– Со мной все в порядке. Я даже в суд подавать не буду – только держите эту гориллу подальше от моей девушки.
Полицейские спрашивают у папы, где мы живем, и он указывает на многоэтажное здание на другой стороне улицы.
– Мы проводим вас до дома, – заявляет мистер полицейский с говорящей рацией. – Посмотрим, что да как. Заодно убедимся, что вы больше никого не покалечите. Ты ведь не против, Дуги?
Я утвердительно щелкаю пальцами.
По дороге мистер Лаудер объясняет, что мама старается не ограничивать мою свободу: они снимают для меня отдельную квартиру, а сами живут этажом ниже. Потом рассказывает, как я получил работу по специальной государственной программе.
– Один из нас всегда следит, чтобы с ним ничего не случилось. Может, Дуглас и не слишком сообразителен, зато у него такое любящее и доброе сердце, каких еще поискать.
Мы поднимаемся ко мне в квартиру.
– Присядь, Дуги, – говорит мистер полицейский.
Он пролистывает мои журналы по реслингу и достает из конфетницы несколько «Скиттлз». Пока коп пялится в окна и заглядывает за двери, я изображаю, что у меня столбняк. Потом он подходит к шкафу, и я начинаю стучать коленками.
Мистер полицейский за руку выводит Мелоди из шкафа. На ней по-прежнему футболка с надписью «100 % Мелоди» и больше ничего. Никаких трусов. Теперь я щелкаю пальцами в такт ее имени.
Папа опускает голову, будто молится, и бормочет:
– Ну, надо же было купить ему что-нибудь. А то он совокуплялся с подушками.
Мистер полицейский только качает головой и говорит в рацию:
– Ничего. Все чисто. Ну, или вроде того.
Потом берет Мелоди за палец, и она оседает на пол. Прежде чем уйти, он передает ее папе и произносит:
– Избавьтесь-ка лучше от этого.
Мистер Лаудер качает головой и тоже уходит, волоча за собой Мелоди. На прощание он говорит:
– Веди себя хорошо, Дуглас. Через час приходи обедать.
Дверь закрывается, и я остаюсь в квартире один. Я стягиваю пиджак и спрыскиваю запястья ванильно-сахарным спреем, потом тру ими шею.
Я включаю телевизор и кладу на колени подушку.
Время тянется очень медленно. Наконец начинается «Колесо фортуны», и я перестаю гонять сопли. Я не могу отгадать ни одного слова до самого бонусного раунда. Тогда я начинаю собираться, щелкая пальцами в такт словам: «Если любишь кого-то, отпусти его».
Тайлер Джонс
«Ф» – значит «фикция»[15]
Большую часть своей жизни я выдавал себя за другого человека. Правда, раньше мои жалкие потуги никого не интересовали.
Года три назад в Портленде я бродил по книжному магазину в поисках редкого издания «Поручителей» Теодора Ардена – подарочного, в кожаном переплете. В нескольких шагах от меня работник магазина наводил порядок на полках, расставляя брошенные посетителями книги. Я буквально кожей чувствовал, что он не сводит с меня глаз. Поначалу я оскорбился – уж не принял ли с меня за воришку? – но стоило мне посмотреть в его сторону, как он почти смущенно отвернулся. Я наклонил голову, читая заголовки на корешках, и боковым зрением снова уловил его пристальный взгляд – отнюдь не подозрительный, скорее ошеломленный и завороженный.
Я повернулся к работнику, и на этот раз он не отвел глаза. На мгновение повисла пауза: никто не хотел заговаривать первым.
Наконец он кашлянул и протянул мне книгу.
– Простите, сэр, не могли бы вы подписать?
Это было первое издание «Минорной тональности».
Я поставил подпись.
Эту подпись я тренировал двадцать лет и добился естественной небрежности, почти автоматизма. Так пишут только собственное имя. Работник магазина протянул мне ручку, и я уверенным почерком вывел: «Дон Свонстром». Получилась точная копия автографа на «Минорной тональности», которую я неделю назад видел на интернет-аукционе. Аукцион выиграл какой-то японец со ставкой в двадцать тысяч долларов.
Я вернул книгу; работник взял ее дрожащими руками.
– Поверить не могу, что это вы. Я прочел все ваши книги от корки до корки. Вы изменили мою жизнь: благодаря вам я захотел стать писателем.
Я улыбнулся и благодарно кивнул.
– Спасибо. Рад, что вам понравилось.
– Можно угостить вас в баре, если вы не очень заняты?
– Благодарю за приглашение, но мне пора. Буду признателен, если вы не выдадите моего присутствия, пока я не уйду.
* * *
Я увлекся сочинительством еще в старших классах и с тех пор написал восемь романов, сорок два рассказа, три сценария и одну-две пьесы. Ни страницы не было напечатано. От литературных агентов приходил отказ за отказом. Мои сюжеты критиковали как пресные и банальные. Стиль называли «бледным подражанием Дону Свонстрому». Меня обвиняли в плагиате, и, признаюсь, в ранних произведениях без него не обошлось. Я был одержим этим человеком – считал его гением, искуснейшим мастером пера, способным потягаться с самим Шекспиром.
Я ежегодно читал и перечитывал все, что написал Дон Свонстром, иногда в хронологическом порядке, а иногда – в зависимости от того, в какое время года мне впервые попало в руки конкретное произведение. Например, я читал «Сталь и стекло» зимой восемьдесят восьмого, сразу после публикации, и для меня книга навсегда останется зимней. Помню, как сидел на лыжной базе у большого окна с видом на склоны. Друзья увлеченно утюжили снежные склоны, а я сидел в кресле и листал страницу за страницей, неровно дыша и кусая ногти. Воображаемый мир поглотил меня с головой. Я не мог понять, откуда у автора – моего ровесника – столько зрелости и мудрости. В глубине души я завидовал ему и злился, что сам не в силах хотя бы приблизиться к уровню «Стали и стекла».
Летом тысяча девятьсот девяносто второго года я дважды подряд прочел «Бумажных тигров»: закончил, вернулся на первую страницу и начал заново, теперь уже конспектируя. Тому, кто никогда не переживал подобного, трудно описать этот судьбоносный миг, когда за чтением ты вдруг понимаешь, что автор заглянул тебе в душу и облек в слова все твои беспорядочные и противоречивые мысли. Казалось, Дон Свонстром – мой двойник, только более яркий и лучше осознающий свою суть.
